|
Мы с Юзеком убежали, когда Гитлер пришел. К вам убежали, в Россию. А старший, Адам, он остался. Хотел покуй [мир]. Говорил: немец бёндзе [будет] воевать с русскими и вы, два дурака из Польши, убегаете на войну. А мы останемся здесь и будем спокойно ждать мира. Люди ведь не могут воевать бесконечно. Адам был бардзо розумный и осторожный, у него были дети, он хотел тихо пересидеть. А мы с Юзеком дураки, и мы таки попали в самое пекло в России... Вшистко [все] было: лагерь, армия... Юзек под Ленинградом воевал, потем в Кенигсберге - сейчас Калининград, так? А я в сорок втором - Сталинград и до самого конца в Красной Армии... Контузия, два ранения, последний раз в позвоночник, под самым Берлином, за месяц до звычёнства [победы]. Что говорить, весело... У Юзека ноги отморожены, глаз один... Адам, конечно, был прав, что мы в России намучаемся. Он мог бы над нами очень посмеяться... - Ветеран кривит рот в усмешке. - Он бы очень смеялся. Если бы выжил. Но он остался на спокойнэ жице [спокойную жизнь] в варшавском гетто. И он, и его пиенкна[красивая] Малка, и трое детей, и папа, и мама. Такие умные... А я, дурак, прошел войну и сейчас стою здесь и вспоминаю, какой Адам был умный. А другой дурак, Юзек, тоже прошел войну и сейчас он там у вас, в Псковской области, доктор в шпитале [больнице]... Прошу пана, эти люди, здесь, многие воевали, мужчины - почти все, воевали в русской армии... А иначе кто из наших выжил бы? Дзенькуймы России од вшистских жидив польских [спасибо России от всех евреев Польши]. Я не думаю, что нас там бардзо любят, но вы все-таки передайте привет России...
Россия... Красны девки, добры молодцы... Печаль крестьянских рук и материнская скорбь. Солдат, уснувший после победного боя. Собрание активистов. Улыбка космонавта. Разухабистая пьянь. Женский день: рабочая смена, домашняя гонка и отдых в очереди за молоком. Россия... Придурковатый олимпийский мишка... А еще озеро в плоских берегах, добродушие валуна на желтом песке, голубая от неба вода, и облака, вверху слепяще-белые, у горизонта дымчатые, легли, притемнясь, в гладь озера и плывут - хмурые побыстрее, белые - еле-еле... Над озером истеричные крики чаек. Одна стряхнула психоз, оторвалась от кликуш и на бреющем, ближе к берегу, внимательно проверяет воду. Снизилась, всплеск, хлопанье крыльев и обратно ввысь. Поскрипывает на лету - горло прочищает. А вода, вспоротая птицей, отряхнулась кругами и снова - зеркало. Инцидент исчерпан. Только в озере на рыбку меньше. На другом берегу в зеленых лентах холмов бурые и белые пятна коровьего стада, шатры стогов, несколько крыш... Деревня безлюдна: июль, пора сенокоса... Нежный трепет стрекозы. Полетала возле воды, посомневалась и решилась: набирая высоту, пошла от берега. Безрассудный восторг полета. А давешняя чайка все патрулирует - повернула к стрекозе. Паника стрекозиных крыльев и неотвратимый лет чайки: отблеснула стрекоза и погасла во мраке чаечьего клюва. Каприз стрекозиной судьбы. Нечаянный подарок птице. Тень облака наползла на деревню, притушила прямоугольники окон. Когда тень приблизилась к коровам, те уже спустились к озеру, пили, стоя по колено в воде, отмахивались от слепней. Тень сдвинулась еще, озеро под нею стало сизым, потом вновь посветлело - облако будто растворилось в небе, в покое, в чистом запахе водорослей и рыбы, в тишине северного мира, где за полчаса только и произошло, что явилась и исчезла тень, сгинула рыбешка, стрекоза поднялась на гибельную высоту дерзости, коровы напились... А еще в эти полчаса в лесу возле озера воскресла женщина. Годами колотилась она в стандартной городской круговерти: магазины, автобусы, служба, семья, гости, болезни, импортные сапоги, загулявшая дочь, именины, похороны, концерты, аборты - маета и суета - и стремглав со стремительной той карусели, как на ходу из поезда, - выбросилась в лес... Прилип к ней пес, один из кудлатых деревенских животин, чья преданность приезжим горожанам пропорциональна щедрости их даров. |
