- Камень, там что-то про войну... Геройские подвиги предков... Что-нибудь такое...

- Яцек, как же ты не знаешь? Столько лет здесь живешь, мимо ходишь...

-А ты?..

Оба рассмеялись, но потом слабое любопытство подтолкнуло их подняться к камню, и когда Лесь Пейчара, уже уходя по мощеной дорожке между кустами, обернулся, он увидел перед камнем на холме девушку с короткой стрижкой и парня в синей куртке, положившего руку ей на плечо. Они стояли перед надписью, читали. У ног их суетилась черная собачка с бодро взвинченным хвостом. Собака взволнованно обнюхала камень, по-

вернулась и подняла заднюю лапу. Тугая, золотистая на солнце струя мочи ударила в угол камня, в то как раз место, где раньше стояла поминальная чаша.

Лесь Пейчара глядел на писающую собачку и чувствовал, что ему пятьдесят, что жизнь - дело утомительное, что ясное небо полно холода и весна все еще не весна. И все-таки...

И все-таки...

...и все-таки многодневный дождь утих, небо посветлело, и в разрывах туч проглядывало садящееся солнце, чей закат не мог состояться, поскольку на севере России июль - время белых ночей. Исходили паром озера и лес, в белых клубах ворочалась чаща. Сырой воздух к ночи холодел; облегченный от влаги, он тянул кверху туман от озер, и вскоре светлым дымом заволокло впадины между холмами и всю дальнюю даль: словно облака пали на окрестность, не стало видно земли, лугов, реки и озер, только местами из белесой мглы вставали темные контуры стогов и перелесков, как бы парящие в небе, и деревья, поднявшиеся из бело-сизого тумана в сизо-белую высь, между небом и невидимой землей, зыбкостью очертаний словно обозначали мир по ту сторону человеческого разумения. Фантастика ночи усугублялась беззвучием, даже редкие вскрики птиц исчезли, остались в ушедшем дождливом дне. Святая Мария, Божья Матерь, Избавительница от всякой беды всех, осенила мир спасительным своим Покровом, и воцарилась тишь, и вышним покоем опахнуло усталую от ненастья землю.

...и вошла женщина в храм, чудом уберегшийся от пагубы столетий и случайностей, чтобы сейчас вовлечь ее в полет фресок: перед нею многолюдие вселенских соборов, ниже мраморный глянец белого пояса с кружевами орнамента, выше голубизна и охра евангелических сцен и фигуры святых, грешников, царей, пророков - взгляд женщины, ее душа, мысли ее несутся в ласкающих волнах красок по столбам и стенам, через “О тебе радуется”, через четыре сцены Благовещения, мимо волхвов на игривых лошадках, танцующих под аккомпанемент серебристых горок, мимо пронзительно созвучных, в лад их судьбам, Марии и Елизаветы, и в подпружья арок, вслед цветным силуэтам изогнутых, и к Спасу в куполе придела, и наконец – к центральной апсиде. Сюда наплывает из оконного проема ясность дня или белой северной ночи, сюда из храмовых высот бросают белый отсвет медальоны со святыми, здесь по стенам кружит вереница белых фигур, огромность которых разряжена бесплотностью; они уводят женщину в белое царство непорочности, увенчанное лазурью купола, где в золоте святости являет себя Совершенство -

Божья Матерь.

Она - на троне, Иисус еще не отнят от материнских колен, и ликуют по обе стороны трона ангелы. Коричневато-красным облаком летит плащ Богоматери в лазурном подкупольном пространстве, пурпур омрачает душу женщины, но сверху вниз и слева направо внутри сферы купола спирально струятся линии, они манят взгляд к просветам голубого хитона Марии, к восторгам охры трона и подножия и одежды Христа, к желтым всплескам нимбов и ангельских крыльев. Фигура Богоматери, изогнутая поверхностью купола, склоняется над женщиной, царственная скорбь Всех Заступницы, За Всех Печальницы, повинуясь кривизне свода, нисходит в ее разум. А в синеве неба бряцает медь нимба, и внутри него светит покоем всепонимания овал северного лица, хотя и затуманенного тенью: предчувствие сыновнего страдания пробелами проступает на нежном лике Марии, стынет в миндалевидных глазах тоска, горько сложен рот.