Наверху брякнуло стекло, и чистый красивый молодой голос сказал: - Недобитки жидовские... Мало им Гитлер...

Лесь потянул из земли мокрый прут. Ему казалось, что простое это движение имело одну цель: обрести подпорку для ходьбы, - но внутри него встрепенулся ему самому неведомый прадед его, запорожский казак Непейчара, тот, кто живьем ободрал еврея-корчмаря в черниговской степи, кто два года гремел в неволе турецкой цепью, кто неверную жену свою принародно повесил в обнимку с любовником, тот, кто первым бросался на штурм польских городов и на трепетные тела плененных паненок, кто погиб в огненной пытке, кровью харкнув в лицо ненавистному ляху, - тот сивоусый Непейчара вдруг взъярился на полночной варшавской улице и швырнул правнука наверх, по скользкому склону, с железным прутом над головой и звериным воплем - таким откровенным приглашением к смерти, что когда он взлетел к камню и опомнился, там уже никого не было: валялась разбитая водочная посуда, огонь долизывал напитанную стеарином ленту, тлел обгоревший венок и влажная ночь торопливо ужимала пламя в опадающие вспышки, потом - в искры, в угли, дым, золу...

Пейчара жил недалеко отсюда, в пяти кварталах, и добраться до постели он смог довольно быстро. Наутро, не столько отоспавшись, сколько отлежавшись после ночной стычки, он снова оказался на Милой - пришлось по делу мимо идти. Вообще-то, по делу он мог пройти и соседней улицей Ниской, но захотелось взглянуть на место своего крохотного боя. Как он и ожидал, ничего сногсшибательного: затоптанные в невысохшую грязь кровавые пятна гвоздик, брызги бутылочных стекол и граненый стакан и пополам разваленная поминальная чаша, обгоревший венок и лента - сгорела почти вся, но уцелел, обуглившись по краю, конец ее, плотная золотая тесьма и бахрома, на которой свернулись и застыли шариками капли стеарина.

Пейчара разглядывал следы вчерашнего - маленький праздник злобы. Разве дело в евреях? - в который раз думал Пейчара. “Антисемитизм - не еврейская проблема...”. Еврей – самый удобный, конечно, объект ненависти, но его при нужде можно заменить негром, цыганом, соседом, сослуживцем... Чем не евреи шестьдесят восемь украинских крестьян, задохнувшихся в наглухо забитой немцами маленькой избе села Емельчин? А двенадцатилетний русский мальчик из-под Ленинграда, подвешенный оккупантами за волосы? А четыреста закопанных живьем в Освенциме югославов, греков, французов и бельгийцев? Последняя война не скупилась на впечатляющие примеры. Гаулейтер Карл Франк говорил просто и прямо, истый солдат; “Поляков и украинцев и все то, что околачивается вокруг, можно превратить в фарш”. Все то, что околачивается вокруг. Вот вам и частная еврейская проблема.

...Внизу, возле ограды собралось несколько человек, как видно, из окрестных домов, отдыхали - погода наконец-то угомонилась, апрель заполнился солнцем, отогревается земля... В ласковом безветрии покойно сквозили струйки сигаретного дыма, негромко перекликались голоса, сыпался смех девушки с короткими капризными волосами, парень в синей куртке, чуть улыбаясь, обнимал ее - непринужденность, нежность, ясная песня весны в сиреневом утре... Крутилась возле их ног небольшая черная собака - ухоженная гладкая шерсть лоснилась на солнце, подыгрывала блеском общему веселью.

А над ними, на вершине холма Лесь Пейчара стоял перед камнем и что-то в его позе привлекало их внимание: поднимали головы, но - ненадолго, тут же и возвращались в свою беззаботность. Только девушку заинтриговало: что там могло занимать этого долговязого типа с седыми космами из-под черной шапочки, в обшарпанном плаще? Воспитанная варшавская девочка, она деликатно отводила глаза, возвращалась в поток слов синекурточного приятеля, но когда на холме стало пусто, она спросила парня: - Яцек, а что там наверху?

-Где?

- Вот здесь, на пригорке.