У меня задрожали пальцы. Они дрожали у меня гораздо сильнее, чем у Жака. Меня охватило ужасное предчувствие. Мне стоило неимоверного труда вставить ключ в замок и повернуть его. Наконец замок щелкнул, отомкнулся и упал на постель вместе с ключом. Жак мягко накрыл мою руку своей ладонью, словно просил подождать еще немного.

— Тебе был нужен ангел-хранитель, Стефани. Так получилось, что этим ангелом-хранителем стал я. И я всегда старался как можно лучше делать свою работу. Поверь мне, это не всегда было легко. Иногда мне казалось, что у меня ничего не получится. Но, как видишь, в конце концов… Ты меня успокоила. Я справился. Помнишь, Стеф…

Жак закрыл глаза и долго лежал так.

— Помнишь, Фанетта? — после минутной паузы спросил он. — Можно я в последний раз назову тебя Фанеттой? За семьдесят лет я ни разу не посмел… После тридцать седьмого года — ни разу. Видишь, я все помню. Я был твоим ангелом-хранителем. Все эти годы. Верным. Покорным. Деятельным.

Я ничего не сказала. Мне было трудно дышать. Мной владело одно желание — открыть этот алюминиевый сундучок и убедиться, что он пуст, а весь монолог Жака — не более чем бред, спровоцированный уколом доктора Берже.

— Мы с тобой родились в один год, — продолжал Жак тем же тоном. — В тысяча девятьсот двадцать шестом году. Ты, Фанетта, четвертого июня, за шесть месяцев до смерти Клода Моне. Как нарочно. А я — седьмого, то есть через три дня после тебя. Ты жила на Водонапорной улице, а я — на улице Коломбье, через несколько домов от тебя. Я всегда знал, что наши судьбы неразрывно связаны. Что я послан на эту Землю, чтобы охранять тебя. Чтобы, как бы это выразиться, отодвигать ветки у тебя на пути.

Отодвигать ветки? Боже мой, Жак заговорил метафорами, что ему абсолютно не свойственно. Он сведет меня с ума. Не в силах больше сдерживаться, я открыла сундучок. И он тут же выпал у меня из рук, словно в один миг нагрелся до белого каления. Его содержимое рассыпалось по постели. И мое прошлое бросилось мне в лицо.

Я с ужасом смотрела на три мастихина фирмы Winsor & Newton. Я сразу узнала крылатого дракона на рукоятке. По бокам от него темнели два засохших коричневых пятна. Я опустила глаза и увидела сборник стихов. «В тексте — по-французски» Луи Арагона. Мой экземпляр всегда стоял в книжном шкафу у меня в спальне. Я и представить себе не могла, что у Жака есть свой. Еще один экземпляр книги, которую я так часто читала своим ученикам в школе в Живерни. Страница сто сорок шесть. Стихотворение «Нимфеи». Я вцепилась в книгу, словно это была Библия. Пальцы отказывались слушаться, пока я ее листала. Где страница 146? Вот она. Загнута уголком. Но что это? Внизу страницы зияет дыра. Небольшая, не шире сантиметра. Кто-то аккуратно вырезал ровно одну строчку. Первый стих двенадцатой строфы. Самый известный…

«Преступно мечтать…»

Я ничего не понимала. Ничего. Я не хотела ничего понимать. Мой мозг отказывался складывать воедино элементы этой головоломки.

Раздался бесцветный голос Жака. Он словно обдал меня ледяной водой:

— Ты помнишь Альбера Розальбу? Ну конечно, ты его помнишь. Детьми мы были неразлучны. Ты, я и он. Ты называла нас именами знаменитых художников — твоих любимых импрессионистов. Он стал Полем, я — Винсентом.

Рука Жака комкала простыню. Я, как загипнотизированная, смотрела на мастихины.

— Это был… несчастный случай. Он хотел отнести учительнице твою картину. «Кувшинки». Ту самую, Фанетта, что висит у нас на чердаке. Ты не захотела ее выбросить.