|
Помнишь? Но я не об этом. Поль, в смысле Альбер, поскользнулся. Перед этим мы с ним подрались. Что правда, то правда, но он сам поскользнулся. Это был несчастный случай. Он упал со ступенек портомойни, ударился головой о камень. Я бы не смог убить его, Фанетта. Я не смог бы убить Поля, хотя он дурно на тебя влиял. Он не любил тебя по-настоящему. Но он поскользнулся. А случилось это все из-за живописи. Ты потом это хорошо поняла.
Мои пальцы сомкнулись на мастихине. У него было широкое лезвие — таким удобно чистить палитру. После 1937 года я ни разу не взяла в руки кисть. Ни разу. Но сейчас у меня в голове словно треснула какая-то корка, и в образовавшуюся щель полезли, толкаясь, воспоминания. Я крепче сжала рукоятку ножа. Горло сдавило. Я открыла рот, но из него не вырвалось ни звука. Чуть погодя я все же сумела выдавить из себя: — А Джеймс?.. Я произнесла это тоненьким голосом. Голосом одиннадцатилетней девочки. — Этот сумасшедший старик? Художник-американец? Ты про него спрашиваешь, Фанетта? Мои губы шевелились, но слов не было слышно. — Джеймс… — продолжил Жак. — Да, точно, Джеймс. Я много лет пытался вспомнить, как его звали, но не мог — забыл. Хотел даже как-то у тебя спросить. Он зашелся густым смехом, от чего его спина чуть съехала вниз по подушке. — Я шучу, Фанетта. Я знал, что не должен посвящать тебя во все это. Ты должна была оставаться в неведении. Ангелы-хранители всегда действуют незаметно. Разве нет? До самого конца. Это самый главный принцип… Не жалей о Джеймсе. Он не стоил твоей жалости. Вспомни, чему он тебя учил. Быть эгоисткой. Бросить родных. Всех бросить. Уехать на край света. Он дурил тебе голову. Ты была девчонка, одиннадцатилетняя девчонка, он мог внушить тебе что угодно. Сначала я просто ему пригрозил. Вырезал на крышке ящика, в котором он таскал краски, надпись. Воспользовался моментом, пока он спал. Он почти все время дрых как сурок… Он прочел надпись, но не прислушался. И продолжал забивать тебе голову всякой ерундой. Токио, Лондон, Нью-Йорк… Он не оставил мне выбора. Пойми, Фанетта, ты ведь никого тогда не слушала, даже мать. Ты бы уехала, и все. Он не оставил мне выбора. А я понимал, что должен тебя спасти… Я разжала пальцы. Воспоминания продолжали наползать, громоздясь одно на другое. Мастихин. Мастихин на постели. В пятнах крови. Это мастихин Джеймса. Жак вонзил его в сердце Джеймса. Ему было тогда одиннадцать лет. Он продолжил свою чудовищную исповедь: — Откуда мне было знать, что Нептун найдет в пшеничном поле труп этого ненормального старика? Пока ты бегала за матерью, я перетащил тело. Всего на несколько метров. Вроде бы так, ведь сколько лет прошло… Ты даже не представляешь, какой он был тяжеленный. Я уж думал, не справлюсь. Вы с матерью прошли от меня в двух шагах. Если бы ты повернула голову в мою сторону… Но ты ее не повернула. Я думаю, на самом деле ты не хотела знать правду. В общем, ты меня не заметила и твоя мать тоже. Это было чудо, понимаешь, чудо! Знак судьбы! Начиная с того дня я понял, что больше со мной ничего не может случиться. Что я исполню свою миссию. На следующую ночь я закопал тело посреди поля. Нелегкая работа для мальчишки, уж ты мне поверь. Потом сжег понемножку все его барахло — мольберты, холсты… Оставил только ящик для красок. Как доказательство того, на что я способен ради тебя. Представляешь, Фанетта, ведь мне тогда не исполнилось и одиннадцати! Вот какой у тебя появился ангел-хранитель! Жак не давал мне вставить ни слова. Он ерзал, пытаясь подняться повыше, но вместо этого миллиметр за миллиметром сползал по подушке вниз. — Да я шучу, Фанетта. На самом деле это было не так уж трудно, даже для мальчишки. Твой Джеймс был беспомощный старик. Иностранец. Американец, упустивший шанс познакомиться с Моне. |
