|
Я вместе с другими жителями Живерни тоже там побывала. В самом доме и в мастерской законники с изумлением обнаружили более ста двадцати полотен, в том числе восемьдесят — кисти Моне, включая ранее неизвестные «Кувшинки», и сорок — кисти его друзей: Сислея, Мане, Ренуара, Будена… Представляете? Это было настоящее сокровище. Целое состояние, после Клода Моне почти забытое. Да не почти, а просто забытое. Многие из жителей Живерни и до 1966 года знали, сколько стоят шедевры, на протяжении сорока лет хранившиеся в розовом доме. Каждый, кто имел возможность попасть в дом, видел их своими глазами. Разумеется, я тоже видела. После 1966 года на эти картины можно полюбоваться в парижском музее Мармоттан. Это самое большое в мире собрание полотен Клода Моне.
Что касается меня, то я после 1966 года больше никогда не водила детей в сад Моне. Для посещения публики его открыли гораздо позже, только в 1980-м. В сущности, это было правильно. Подобную красоту нельзя скрывать от тех, кто способен ее оценить, а таких людей во всем мире множество. Наивно думать, что роскошь цветущего сада должна радовать только одну девочку… Я свернула направо и вышла на Водонапорную улицу. Дома, в котором прошло мое детство, больше не существовало. В 1975 году, после смерти моей матери, он окончательно развалился, и его снесли. Земельный участок купили наши соседи, парижане, которые огородили его белой каменной стеной высотой в два метра. Наверное, сейчас на месте моего дома разбита клумба или стоят детские качели, или вырыт бассейн. Честно говоря, я этого не знаю и уже никогда не узнаю. Я не умею заглядывать за двухметровые заборы.
Ну вот я и доплелась до конца Водонапорной улицы. Самое трудное позади. Господи, когда мне было одиннадцать лет, я носилась по этой улице, обгоняя Нептуна. Теперь ему, бедолаге, приходится меня ждать. Я свернула на улицу Клода Моне, как всегда, запруженную туристами. Но сегодня мне даже не хотелось на них ворчать. Живерни переживет меня. Он вечен. Он останется после того, как исчезнут все призраки иных времен — Амаду Канди с его галереей и его темными делишками, Патрисия Морваль и я…
Я продолжала идти вперед. Не удержавшись от соблазна, сделала крюк в двадцать метров и прошлась перед школой. Площадь мэрии за все эти годы ничуть не изменилась — все те же белые каменные стены, все те же тенистые липы. Правда, школу в начале восьмидесятых, за три года до того, как я вышла на пенсию, перестроили. Сейчас это отвратительного вида бело-розовое здание. Цвета зефира. И это в Живерни! Какой позор! Но у меня уже не было сил сражаться против этой пошлятины. Надо сказать, что блочное здание детского сада, который они возвели напротив школы, еще хуже. А, ладно. Меня все это больше не касается. Теперь дети по утрам бегут мимо меня, не обращая никакого внимания на старуху, и мне приходится прикрикивать на Нептуна, чтобы он оставил их в покое. Только какой-нибудь пожилой художник-американец иногда спросит у меня, как пройти в то или иное место… Я спустилась по улице Бланш-Ошеде-Моне. В моей бывшей служебной квартире над школой теперь антикварный магазин. Моя спальня в мансарде с круглым окном превращена в жалкое подобие музея, осаждаемого горожанами, помешанными на якобы подлинной деревенской старине. И ведь выкладывают денежки как миленькие! Но больше никто не смотрит из круглого окна на полную луну в перигее. Господи, сколько дней, сколько ночей я провела перед этим окном! Кажется, все это было только вчера… Перед лавкой антиквара стоит группа туристов, переговаривающихся на японском языке. Впрочем, с тем же успехом это может быть корейский или яванский. Я их не отличаю. Я вообще перестала что-либо понимать. Я — динозавр в зоопарке. Медленным шагом я поднималась по улице Клода Моне. Лишь отель «Боди» ничуть не изменился. Поколения владельцев старательно поддерживают фасад, террасу и интерьеры в стиле бель-эпок. |
