Могла бы и не торопиться, ведь тебе все равно некуда идти. Она хотела сесть на скамейку, но скамейка еще не высохла после вчерашнего дождя. Здесь, в гуще деревьев, было почти темно, лишь одинокий косой луч проникал между ветвей, словно не для того, чтобы осветить сад, а чтобы показать, как он мрачен.

Солнце выглядывало из‑за туч. Она сделала еще несколько шагов и вышла на площадку с качелями и каруселями. Отыскала одну уже сухую скамейку и присела.

Посреди безлюдного песчаного пятачка качались на качелях два мальчугана, счастливые тем, что площадка целиком в их распоряжении. Мальчик поменьше был в сером не по росту длинном пальто, тот, что постарше, – в одном свитере. Шея его, однако, была обмотана лиловым шарфом, а на голове по самые брови была надвинута лиловая вязаная шапочка с дырочкой на макушке. Большой мальчик высоко‑высоко взлетал на качелях. Маленький, угрожающе шмыгая носом, изо всех сил старался раскачаться.

Вот два существа, умеющие радоваться тому, чем пренебрегли другие. Легче всего быть довольной, если ты беззаботна. Но ты никогда не была беззаботной. Самое верное средство – быть невзыскательной. Но ты никогда не была невзыскательной. Ты хотела только одного, но жаждала его всей душой и не отказалась от этого, даже когда увидела, что ничего не добьешься. С этаким упрямством будь счастлива, если можешь.

Посидев немного, она встала и пошла обратно. Аллеи были все так же пусты. Сырость и запах гниющих листьев. Летом тут полно народу, а сейчас весь сад – твой. То, чем другие пренебрегают, всегда в избытке. Может, в этом и есть рецепт того, как быть довольной жизнью? Привыкни к тому, чего не едят другие, и будешь всегда сыта. Радуйся одиночеству. Вкушай с удовольствием неприятности. И смотри на разочарования как на экзерсис для нервов.

Она пришла домой вовремя, то есть когда гнев Мими поутих.

– Я эту паршивку аж дома разыскала… Надо же встать в воскресенье ни свет ни заря, чтобы вывернуть пробки! Вам что, говорю, платят за то, что вы людям гадости делаете? Я, говорит, выполняю свой долг, а вы свой выполняйте. Вы должны предупреждать, говорю, я на вас жаловаться буду. А она: сколько раз мне вас предупреждать! «Сколько раз» – представляешь! Один раз всего заявилась, и уже «сколько раз». Я швырнула ей деньги на стол, но такой скандал закатила…

Лампочка в нише над шкафом горела – результат скандала был налицо. Шторы были отодвинуты. От этого стало еще виднее, какой у них в комнате разгром. На Мими нечего надеяться, она так и будет жить в грязи, даже не подумает убираться.

Сквозь прозрачный тюль зеленой занавески нетрудно было заметить двух соседок в доме напротив, наблюдающих за тем, что творится на белом свете, и особенно за зеленой занавеской, скрывающей не иначе как содом и гоморру.

– Если б у этих сорок вместо глаз было по сверлу, наше окно давно бы превратилось в решето, – пробормотала Мими.

Она встала с кушетки и направилась к нише.

– А ты куда это бегала с утра пораньше? Полежи немножко, отдохни, у тебя вечером спектакль.

Виолетта, не отвечая, постелила одеяло, закуталась в шаль и улеглась на кровати.

– Хочешь кофе?

– Нет, не хочу. Я уже пила.

– С кем?

– С педагогшей.

– С этой змеей? Господи, Фиалка, тебя в гадюшник посади, ты все равно будешь довольна.

Мими принялась варить кофе, а Виолетта, прикрыв глаза, постаралась расслабиться. И, похоже, расслабилась больше, чем нужно, потому что, когда она проснулась, в комнате было темно, и Виолетта с ужасом подумала, что опоздала на спектакль. Но часы показывали только пять, просто Мими задернула шторы и, в свою очередь, заснула.

До семи оставалось еще два часа. Как раз столько, сколько нужно, чтобы спокойно, не спеша, приготовиться к спектаклю – загримироваться, разогреться, сделать небольшой экзерсис, потом надеть костюм и, наконец, самое тягостное – ждать.