— Ничего. В другой раз. У нас куча времени.

От счастья хотелось зажмуриться и громко закричать, когда прижал нас обеих к себе. Все вопросы куда-то улетучились, испарились. Я спрошу, где он был, потом. Сейчас я просто хочу домой. Никогда не любила больницы.

А потом я подняла голову и увидела Савелия. Он стоял в дверях палаты и смотрел на всех нас. Когда мы встретились взглядами и я встрепенулась, он быстро отрицательно качнул головой. И в этот момент я вдруг поняла, что вот этот сильный и страшный человек за бортом всеобщего счастья. Он стоит там настолько одинокий, что его даже становится жалко. И именно от этого он вдруг перестает быть жутким Савелием Вороновым, а становится просто человеком, наделавшим столько ошибок, что теперь уже слишком поздно что-то исправить. Андрей никогда не простит его. Видимо, он и сам понимает это. Мы обсуждали с Андреем не раз, и он был непреклонен. Словно стер отца из своей жизни. Вычеркнул жирным черным фломастером, а можно сказать, даже заштриховал маркером. Не оттереть, не смыть. Не важно, насколько человек нам близок, он может считать себя самым незаменимым, необходимым как воздух, и вдруг оказывается, что именно поэтому его вышвырнули из жизни гораздо быстрее, чем чужого. Потому что близким не прощают то, что можно простить чужим. Потому что только близкие знают, куда бить, и делают это изощренно метко, при этом зная, какую боль причиняют. Савелий буквально разорвал Андрея на осколки боли, на атомы, и только мне мой мужчина сказал, насколько это невыносимо понимать, что твой собственный отец превратил твою жизнь в сцену кукольного театра, дергал тебя за ниточки, как марионетку, внушая тебе, что все, что происходит — проклятая судьба, а не четко спланированный сценарий по уничтожению тебя как личности. А мне не хотелось ненависти. Я хотела, чтобы все изменилось. Чтобы они поговорили, поняли друг друга, забыли прошлое. Тем более Савелий болен, и это видно даже со стороны.

"Но ведь он твой отец. Он любит тебя… По-своему. Как-то сложно и не так, как другие, но любит. Ты должен простить его, Андрей. Не будь таким, как он".

"Любит. Как свое приложение и собственность, Лена. Он любит себя, а мной он распорядился как вещью. С моей матерью вообще обошелся, как с диким животным. Он отнял у меня тринадцать лет жизни, он лишил меня возможности смотреть, как растет моя дочь. Он не имел никакого гребаного права так поступать со мной. Пусть остается в одиночестве, в окружении своих дрессированных псов".

Я смотрела Андрею в глаза, разглаживая кончиками пальцев морщинки между бровей. Наверное, я была слишком счастлива, чтобы принять хоть каплю ненависти. Мне хотелось счастья для всех. Даже для сурового Савелия, который в свое время разрушил наши жизни.

Домой мы приехали с этой странной темноволосой девочкой. Дариной. Андрей явно не знал, как с ней общаться и слегка растерялся, но ненадолго. Когда я прошла из кухни в гостиную, они уже над чем-то смеялись, глядя в монитор его ноутбука. Не знаю, как ему это удается — очаровывать всех, кто к нему приближается, всех, кто соприкасается с ним. Позже, когда мы все поужинали и я стояла на балконе, вдыхая зимний запах ночного города, кутаясь в полушубок, Андрей обнял меня за плечи.

— Устала? Такой вкусный ужин приготовила.

— Нет. Просто смотрю на ночной город и думаю о том, что всего лишь в прошлом году зиму провела без тебя и даже не мечтала, что ты вернешься ко мне.

— То есть ни разу обо мне не мечтала?

Я усмехнулась, чувствуя, как он щекочет губами мою шею.