А сейчас, увидев ее, почувствовал, как острое желание очутиться рядом перебивает все остальное.

Когда пустым становится все, что было до. Когда боль от потери незримым движением пинает тебя и заставляет распахнуть глаза, чтобы увидеть то, что на самом деле важно.

Лена сидела на стуле и просматривала какие-то записи. Уверен, она знала каждое слово наизусть, но ее волнение выдавали движения — беспокойно заправляла локон за ухо, в который раз за последние пару минут поглядывала на часы, проверила телефон и время от времени то сжимала ручку тонкими пальцами, то откладывала ее. Захотелось подойти, взять за руки, заставить отложить в сторону эту безделушку и посмотреть в глаза. Сказать, что теперь она может не думать о том, что нужно сквозь фальшивую улыбку и вынужденную вежливость прогибаться перед всякой мразью. Что теперь все будет иначе. Потому что она больше не одна…

Но ситуация диктовала совсем иные правила, и единственно верные слова, которые я так и не произнесу, звучат совсем по иному: "Не о том волнуешься, Лена… Через полчаса вся суета, которая способна сейчас вывести тебя из равновесия, покажется простым пустяком".

Свои же мысли заставили замереть — правду не спрячешь, не заставишь ее умолкнуть, она в один миг сбрасывает с нас все слои самообмана, которыми мы окутываем себя, не желая признать очевидное. Да, я, черт возьми, не был сейчас уверен, что мы выйдем отсюда спокойно. Но сделаю для этого все, что в моих силах.

Директор телеканала Александр Альбертович Некрель был на месте, но начинать мероприятие не спешил. То ли ждал кого-то, то ли использовал очередной повод продемонстрировать собственную важность. Типичный напыщенный индюк, разъевшийся на заказных сюжетах, продажах эфирных минут и выпусках псевдоправдивых программ, рассчитанных на слезливых домохозяек и любителей поковыряться в чужой жизни.

Уверенным шагом направился прямо к нему. Боковым зрением уловил недоумение на лице Лены. На несколько секунд она словно замерла, а потом, с силой сжав в пальцах ту самую злосчастную ручку, сломала ее и вздрогнула от раздавшегося треска. Она не отводила от меня взгляда, словно спрашивая, что происходит. Вопросы сменялись раздражением и легким испугом.

Подошел к Некрелю и отозвал его в сторону. Начал вежливо, спокойно, лишнее внимание сейчас ни к чему, да и разговор наш будет весьма лаконичным.

— Александр Альбертович, мероприятие придется перенести…

— Что значит перенести? Кто вы вообще такой и что вы себе позволяете? Да одно мое слово охране — и… — он начала размахивать руками, возмущаясь и выпучивая глаза, казалось, они вот-вот вылезут из орбит.

Оборвал на полуслове, в ту же секунду пресекая этот словесный поток. Я смотрел на него исподлобья и, не повышая голос, даже немного снизив его, отчеканил:

— Суетиться будешь потом, когда мозги иссохнут от того, куда пропихнуть тираж своего бульварного дерьма. Больше тебе не светит. Еще слово — и Лазарев лично вышвырнет тебя из теплого кабинета и закроет твою богадельню. Ты будешь очень скучать по своим жополизам, наивным ассистенткам и массивному столу, под которым им приходилось исправно тебе отсасывать.

— Но… г-г-господин… ээм… я не сделал ничего дурного… Почему вы сразу не сказали, что вы от Владимира Владимировича. Конечно-конечно, сейчас… Мы все можем решить полюбовно…

От этого внезапного приступа послушания и лебезения меня захлестнула волна презрения, а к горлу подкатила тошнота.