Уже совсем стемнело, в интересующем окне зажегся приветливый желтоватый свет, шторы не были задернуты. Леня огляделся. Только редкие прохожие спешили по своим делам, печально разглядывая лужи под ногами. Никому до него не было дела. Тогда, повесив камеру на плечо, он осторожно, стараясь не ударить ее, полез на дерево. Ноги скользили по обледенелому стволу, то и дело срываясь. Несмотря на несколько неудачных попыток, сыщик все-таки сумел долезть до первых толстых сучьев. Дальше было уже легче. Переползая с ветки на ветку, он ловко добрался до уровня третьего этажа и занял позицию для наблюдения на удобной развилке в ветвях, облепленной снегом.

Комната была видна как на ладони. Мать переодевала ребенка, сам Феофанов уже разгуливал по дому в толстом махровом халате и шлепанцах. Начинался тихий семейный вечер. Соколовский сидел на ветке, как огромная черная птица, и выборочно снимал те моменты, которые свидетельствовали о семейном счастье своего подопечного.

За шиворот ему сыпался снег, ноги затекли, но в пылу работы Леня не замечал неудобств. Он беспокоился только о том, как бы не кончился заряд в батарейках, и боялся, что для самого интересного момента может не хватить кассеты. Таким образом был снят скромный семейный ужин и укладывание ребенка спать.

Когда девочка уже дремала в своей кроватке в глубине комнаты и верхний яркий свет сменился приглушенным светом торшера, наступил самый нежный момент вечера. Мать склонилась над кроваткой, поправляя одеяльце, потом распрямилась, откинув с лица волосы, упавшие в беспорядке на лоб. К ней подошел Феофанов и нежно обнял. Женщина склонила ему голову на грудь и, кажется, заплакала. Ее плечи вздрагивали, Феофанов успокаивающе гладил женщину по спине, что-то ласково говоря ей. Потом он поцеловал ее, обнял и понес на диван. Свет торшера погас.

«Отлично, — прокомментировал Леня, довольный собой. — Как раз то, что надо. Конечно, фигуры мелковатыми получились, но, я думаю, и этого будет достаточно».

Осторожно скользя по стволу подошвами ботинок и придерживаясь за ветки, он спустился вниз и спрыгнул на землю. Дело в шляпе.

13

Леня с удовольствием, как заправский режиссер, монтировал фильм, сидя дома около телевизора. В конечный вариант он решил не включать сцены, в которых присутствовала Елена. Это было уже ни к чему. Ставка делалась именно на тот факт, что у Феофанова есть вторая жена и ребенок. К тому же не стоило привлекать к Елене подозрения. Мало ли что могло случиться. Феофанов еще тот хитрюга, мог догадаться, какую она играла в этом роль. Сама Елена, может быть, нечаянно проговорилась во время встреч о том, где она живет, где работает, а неизвестно еще, на какие действия способен этот дядя Толя.

Фильм был готов. Конечно, это был далеко не шедевр режиссуры и операторской работы, но для шантажа сцены подобраны были очень удачно.

Фильм начинался с гула «Детского мира». Вот к прилавку подходит пожилой мужчина (это Феофанов собственной персоной), просит показать детские костюмчики, советуется с продавщицей, потом отправляется выбирать манеж. Камера упирается ему чуть ли не в спину. Наконец манеж куплен, и дядя Толя, нагруженный покупками, садится в машину.

Новые кадры. Вид сверху, через оконный переплет подъездного окна — Феофанов выходит из автомобиля, достает вещи и сумку с продуктами и, навьюченный, как верблюд, заходит в дом. Крупно — фасад дома с названием улицы и дверь, куда он вошел, с номером квартиры. Далее — посещение детской поликлиники, сладкая парочка с ребенком. Счастливое лицо Феофанова — лицо примерного мужа и любящего отца. Потом прогулка с дочкой во дворе и коронные кадры — семейный вечер, снятый с риском для жизни через окно третьего этажа.

Фильм заканчивался трогательной сценой супружеской нежности и кинематографически идеальными кадрами, когда гаснет слабый свет в окне.