Уже не размышляя ни секунды, Леня прыгнул с перил, вцепился в лестницу и буквально сполз по ней. Когда до земли оставалось метра три, он сиганул вниз и кинулся бежать.

Куда бежать — ему было все равно, только бы подальше от квартиры родителей, чтобы не вывести на них бандитов. Он мчался по пустым дворам, и ему казалось, что за ним гремят шаги грозных преследователей. Выскочив на дорогу, за которой был парк, он оглянулся — никого. Леня решил перемахнуть через забор военной части, расположенной в парке, а потом петлять по лесу.

Но по пустынной дороге неспешно двигалось такси с зеленым огоньком. Леня замахал обеими руками и, когда машина притормозила, буквально рухнул на заднее сиденье.

— Гони! — выдохнул он и оглянулся. К дороге подбегали два высоких парня.

Таксист правильно оценил ситуацию, ему не хотелось вступать в драку, и вскоре, как заправский гонщик, он рассекал воздух ночных улиц, то и дело посматривая в зеркало, нет ли погони.

Погони, кажется, не было. Им удалось оторваться. Леня нащупал в кармане сверток. Слава Богу, он был на месте. Шумно выпуская из груди воздух, дрожащими руками он, хрустнув оберткой, развернул пакет. В пакете лежали листы нарезанной газетной бумаги. Это была «кукла».

19

Мрачнее тучи, Леня сидел за столом и старательно приклеивал к газетному листу фотографию. Его раздирали противоречивые чувства: и осторожность, и упрямство глубоко укоренились в его натуре. Благоразумнее всего, конечно, хотя бы на время оставить это дело, затаиться, залечь на дно и потом только, когда клиент будет уверен в том, что все затихло и опасность ниоткуда ему не грозит, опять выйти из подполья и добиваться компенсации за риск и моральные потери.

Но чувство уязвленного самолюбия толкало шантажиста на то, чтобы снова и снова совать свою голову в петлю. К тому же близилась очередная политическая кампания, и телевизионные выступления Поташова по телевизору становились час от часу пламеннее и непримиримее, а выступления его врагов все более агрессивными. Такой момент не хотелось упускать. Но и жизнь была дорога Лене, как память, — ее все же хотелось сохранить.

«Буду бороться до конца», — остервенело твердил шантажист и, доклеив на газетную полосу фотографию, он крупными печатными буквами надписал сверху: «На этом месте будет ваш портрет».

На приклеенной фотографии был изображен самый пик страсти вождя, его позу можно было трактовать однозначно как иллюстрацию к книге о половых извращениях. После того как работа была закончена, шантажист встал, потянулся, разминая застывшие мускулы, и вышел на улицу.

В последнее время он стал очень осторожным. Ходил, постоянно наблюдая, не следует ли кто за ним. Даже утром, спеша в редакцию, он по нескольку раз выскакивал из набитых людьми вагонов метро, чтобы избавиться от мифической слежки. Из подъезда он выходил, предварительно глядя из окна, нет ли чего необычного на улице, а в подъезд входил, напряженно сжимая в кармане заточенную отвертку, в любую секунду ожидая нападения.

Он стал нервным, дерганым и неуверенным в себе. Иногда в голову лезли мысли о собственной бесполезности, о том, что его жизнь, кроме родителей, всем безразлична. Вспоминалась Елена, иногда снилась по ночам с грустной улыбкой на лице.

Но гордость мешала ему первому пойти на примирение. В памяти всплывала обидная фраза, брошенная при последней встрече: «Бог подаст», — и вспоминался свой дурацкий вид при этом.

Иногда он все-таки набирал номер телефона, слушал в трубке бесконечно однообразное «алло» и короткие гудки, следующие за этим, но не находил в себе силы заговорить. Ему казалось, что если бы у него что-то получилось с последним делом, то он мог бы, как удачливый рыцарь на белом коне, попытаться снова въехать в ее жизнь, завалить цветами, забросать подарками, выполнить любое условие, которое она поставит, любое пожелание.