Надо повторить эксперимент.

Так, шагнул, повернулся, взгляд направлен строго вперед, ни о чем не думать. Ничего. Еще раз. Опять ничего. Должно быть, он сейчас похож на идиота.

Есть! На некотором удалении в геометрически аккуратном ряду надгробий зияла брешь. Вернее излом прямой линии. Один могильный камень стоял чуть в стороне. С чего бы это?

Боб направился к выбивавшемуся из ряда надгробью. Оно находилось в ста пятидесяти ярдах.

Мэйсон.

Черт побери, Мэйсон, в чем дело? Чего это ты вдруг путаницу учинил? Ах ты, маменькин сынок, думаешь, закон для тебя не писан? Именно так разговаривал бы сержант с солдатом, нарушившим строй.

Почему ты лежишь на фут правее Шидловского и Донахью? Почему навалился на Мерфи?

Это ошибка или…

Дерево.

Вязы живут по сто с лишним лет. Гигантское дерево, как пить дать, стояло на этом самом месте, когда закапывали в землю беднягу Мэйсона, убитого пулей в сердце из испанского маузера в 1899 году. Потому-то могилу и пришлось рыть чуть в стороне. Позже дерево погибло, а Мэйсон навечно зарекомендовал себя нарушителем порядка.

Боб вытащил снимок.

Если присмотреться внимательнее, можно убедить себя, что здесь раньше росло дерево, а поскольку рядом граница кладбища, значит, скорей всего, это было третье, дальнее, дерево на той самой линии с фотографии.

Боб опять взглянул на снимок. В котором часу снимали церемонию похорон? Он обратился к воспоминаниям сорокалетней давности, большинство из которых отзывалось в душе болью, и лишь немногие – радостью. Он отыскал в памяти образ величавой мисс Конни, торопливо кормившей его завтраком и одевавшей к похоронам вместо матери, потому что та все время плакала и делать ничего не могла. Значит, похороны состоялись утром, во всяком случае, до обеда. Фотограф, наверно, стоял спиной к солнцу, причем в относительно низкой точке, очевидно, лицом на восток. Следовательно, если это – последнее дерево, два других должны были стоять в восточном направлении.

Боб глянул в ту сторону, но увидел только кресты. Тогда он снял свою синюю хлопчатобумажную рубашку, повесил ее на надгробие Мэйсона, решив, что тот не стал бы возражать, и зашагал строго на восток.

Вторую «брешь» он обнаружил в пятидесяти ярдах. Окрыленный удачей, Боб кинулся вперед. Однако там, где, согласно фотографии, должно было стоять третье дерево, он увидел дорожку, ведущую к небольшой площадке с какой-то абстрактной скульптурной композицией. Могилы здесь тянулись безукоризненно ровными рядами. Боб огляделся, недоумевая, как такое огромное дерево не нарушило порядка в рядах. Что тут не так?

Он внимательнее вгляделся в снимок.

Дорожка. Куда, черт побери, она ведет?

Боб прошел к площадке с памятником. Кому он посвящен? Конфедератам? Да нет же, черт побери, погибшим во Вьетнаме. Власти округа, решив почтить их память, воздвигли небольшой мемориал – скульптуру и доску с изречениями о чести, долге, самопожертвовании и, конечно же, с фамилиями. Боб посмотрел на доску. Он знал Харрисона, знал Марлоу. И Джефферсона тоже знал, хотя Джефферсон был негр. Джефферсон, кажется, служил в воздушной разведке? А Симпсон? Пехотинец без парашютно-десантной подготовки, в армию угодил по призыву и подорвался на мине-ловушке чуть ли не в день демобилизации, – в городе потом только и разговоров было, что о бедняге Симпсоне.

У Боба разболелась голова. Все, он больше не в состоянии думать. Боб повернулся, чтобы уйти, и тут сообразил.

Именно здесь стояло дерево, пока кому-то не вздумалось его срубить. Могильщики настолько благоговели перед величественным вязом, что никогда не копали возле него. А потом вяз срубили, и на его месте установили мемориал погибшим во Вьетнаме. Значит, могила его отца находится где-то возле дорожки, скорей всего, по правую сторону. Что ж, определенный смысл в этом есть. Если какие-то парни переставляли ночью надгробья весом по двести – триста фунтов, они наверняка пользовались тележкой, и, конечно же, дорожка пришлась им весьма кстати.