Ерхо Ину знал, как оскорбить подарком.

   И сейчас, глядя вслед Олли, усмехался да бороду поглаживал.

   - Завтра, - Тридуба, наконец, соизволил заговорить со мной. Он сидел на коне, подпирая рукой бок, и знакомая плеть ласкала конскую шкуру. Жеребец прял ушами, косил на плеть, на меня, грыз удила и клочья белой пены падали на траву. - Завтра ты станешь женой этого пса...

   Отец бросил поводья конюшему и спешился, не дожидаясь, пока скамеечку поднесут.

   - Идем.

   У его шатра костер горел ярко. И слуга тотчас подал чашу с горячим медом, которую отец осушил одним глотком. Он вытер усы, крякнул и, глянув на небо, повторил:

   - Уже завтра...

   Под пологом его шатра царил сумрак, с которым не справлялись восковые свечи.

   - Помоги, - он повернулся ко мне и молча стоял, пока я боролась с фибулой. Застежка была тугой, а пальцы неуклюжими. Но в кои-то веки отец не проявлял недовольства моей медлительностью. Но вот что-то щелкнуло, и золотой медведь выпустил плотную ткань. Я успела подхватить плащ прежде, чем он коснулся ковра.

   - Туда положи, - отец указал на легкий дорожный сундук. - И сядь. Слушай.

   Он смерил меня внимательным взглядом, упер рукоять плети в широкий свой подбородок, и стало казаться, что из темной его бороды выглядывает гадючий хвост. Я не смела отвести взгляд. Отец вертел рукоять, ременный хвост шевелился, и гадюка грозилась выпасть из волосяного гнезда бороды.

   - Завтра ты войдешь в храм. Я хорошо заплатил жрицам. Обряд будет проведен по всем правилам, - Ерхо Ину говорил медленно, выверяя каждое слово. - Он и вправду получит мою дочь...

   - Да, отец.

   Мой ответ не требовался. Но молчание его разозлило бы.

   - Вы проведете вместе ночь. А утром...

   ...утром Черный Янгар узнает, что ему подсунули не ту невесту. Вот только разорвать узы, наложенные жрицами Кеннике, будет невозможно.

   - Утром ты передашь ему, что Ерхо Ину не прощает обид. И не боится псов. Даже бешеных.

   Для чего?

   Янгхаар Каапо и так будет вне себя от гнева...

   - Передашь, - рукоять плети уперлась в шею. - Ты ведь послушная дочь. И все сделаешь правильно.

   Его улыбка была такой ласковой, что я кивнула.

   Передам... возможно.

   Если доживу до утра.

   Олли возвращается ближе к полуночи и с поклоном протягивает отцу резной сундук, доверху наполненный топазами. Но Ерхо Ину не удивить камням, он зачерпывает горсть, разглядывает, а затем бросает камни в заросли бересклета.

   - Утопи, - велел он.

   И я знаю, что Олли не посмеет перечить.

   Мне жаль камни, они ни в чем не виноваты. И мужа будущего жаль. И себя.

   Поэтому, когда в сумраке вдруг окликается кукушка, серая странница, которую многие почитают вестницей Кеннике, я спрашиваю шепотом:

   - Скажи, сколько лет я буду жить счастливо?

   Жду ответа. А его нет... наверное, и боги не желают заступать дорогу отцу.

   Мы выступаем с рассветом. Отец сам осматривает мой наряд: пусть бы свадьбы этой он не желал, но не позволит мне ее испортить своей неаккуратностью. К счастью, Ерхо Ину остается доволен.

   Меня усаживают на спину белой кобылицы, из той дюжины, которую прислал Янгар для невесты - а отец отдарился вороными, жеребыми, - и набрасывают на волосы алый покров. Кобылицу ведет Олли, и он не торопится, я же, обеими руками вцепившись в луку седла, считаю шаги под перезвон серебряных колокольчиков. Мир темен.

   А будущее и того темнее.