Стивен Недлер в своей фундаментальной работе «Евреи Рембрандта» (Steven Nadler, Rembrandt’s Jews University Chicago Press, 2003) описывает противоречивое отношение Голландской республики к еврейским общинам. Голландия, вне всякого сомнения, стала страной уникальной терпимости по отношению к иудеям: им разрешено было селиться в республике, и Голландия приняла беженцев из Испании и Португалии. Более того, иудейская культура, в известном смысле, стала своеобразной модой — и как этнографическая диковинка, и как компендиум знаний (медицинских в первую очередь, но появилось даже увлечение гебраистикой). Иудеи допущены до некоторых видов деятельности (врачебная практика с ограничениями, ювелирное дело, банковское дело, табачная торговля и т. п.), разрешены религиозные отправления. Это объективные факты; что касается восприятия обществом еврейской общины внутри себя, то здесь отношение амбивалентное, и надо рассмотреть обе стороны вопроса.

Подобно гражданам прочих государств, граждане Голландской республики отмечают опасность и пагубу еврейского присутствия в стране. Недлер упоминает отношение к еврейскому вопросу Гуго Гроциуса, крупнейшего юриста того времени. Свой трактат «Увещевание касательно ограничений, наложенных на евреев в Голландии и Западной Фрисландии» Гроциус завершает следующим пассажем: «Вследствие недостаточной проницательности (…) было позволено евреям селиться в этой стране в огромных количествах. Также ошибочным было то, что евреев пускали в города с обещанием предоставления им широких прав и возрастающих привилегий; это было сделано лишь ради частной выгоды и торговли, но не принимая в расчет славу Божью и благо народа».

Как видим, в век торжества права ограничение в правах некоторых меньшинств есть всего лишь один из параграфов, находящихся внутри общего закона. Дискриминация евреев — даже внутри республики, только что освободившейся от внешнего гнета и по сценарию собственной судьбы способной понимать, каково жить при ущемлении прав, — есть нормальная практика демократического общества. Наивно предполагать, что некий абстрактный гуманизм того времени (например, миролюбие и человечность Эразма) способен иначе посмотреть на еврейский вопрос. По выражению Эразма Роттердамского, «евреи — самая пагубная чума и самый опасный враг учения Христа»; в той или иной форме это убеждение впитал всякий христианский гуманист того времени. Бунтарь Джордано Бруно, испытавший на себе, каково быть отверженным, ненавидел иудеев, а Лютер считал, что после Сатаны у христианина нет большего врага. Ни Эразм, ни Гроциус, в сущности, не сказали ничего, что противоречило бы мыслям людей, ответственных за собственное государство и собственное племя. Взвешенный антисемитизм гуманистов есть явление традиционное: принимая такой или отвергая, следует относиться к антисемитизму европейской гуманистической культуры как к данности. Антисемитизм Хайдеггера, поддержавшего гонения на своего учителя Ясперса, укоренен столь глубоко, что трудно не вспомнить позицию Эразма, Бруно, Лютера и сотен мыслителей, которые формировали европейскую культуру. Можно изумляться тому, что Рембрандт не принял (не заметил?) общей установки; впрочем, как говорилось выше, существовала своего рода и мода на культуру иудаизма. Культура эта, однако, не могла быть укоренена в пластические искусства Европы, оставалась предметом описания.

Интерес к иудаизму как к экзотическому элементу в повседневной жизни, очевидно, существовал. Эммануэль де Витте наряду с многими интерьерами христианских церквей пишет интерьер синагоги («Интерьер Португальской синагоги в Амстердаме», Рейксмузеум, Амстердам). Якоб Рейсдаль, мастер трагического ветреного пейзажа, создает два варианта «Еврейского кладбища» (1655, Институт искусств, Детройт; 1660, Дрезденская картинная галерея).