— Не хочу я ни в какой круиз, — прошелестела я, наглаживая «погремушку», отзывающуюся на мои прикосновения тихим звоном. — Я вообще ничего не хочу больше, понимаешь ты или нет?

— Тогда, может, в ресторан сходим? Ты похожа на узницу Освенцима. Я за тебя беспокоюсь.

Наверно, где-то подох медведь! Чтобы Костя сказал что-то подобное! Это означало, что все действительно настолько плохо, что дальше ехать некуда.

— Хорошо, пошли, — сдалась я. — Но только прямо сейчас, пока я не передумала.

Эх, мне б задуматься, почему я вдруг согласилась после стольких недель ничегонежелания. Но мысль о дьявольской подоплеке этого согласия в мою пребывающую в перманентной летаргии голову даже не закралась.

— Прямо сейчас? — удивился Костя. — Ты не хочешь переодеться, привести себя в порядок?

— Не хочу. Или мы едем сейчас, или отвези меня домой, пожалуйста.

— Ладно, как скажешь.

Он тоже не стал особо прихорашиваться, и мы как были, в джинсах и свитерах, заявились в роскошный ресторан на Невском. Охранник посмотрел на нас с большим сомнением, но все же пропустил в зал, где похожий на пингвина метрдотель с брезгливой миной указал на самый неудобный столик — в углу, за колонной.

— Ты выбрала? — спросил Костя после того, как я минут десять бездумно листала меню.

— Не знаю, что выбрать, — вздохнула я. — Закажи сам. Мне все равно.

Он покачал головой, подозвал официанта, заказал закуски, мясо себе и рыбу мне, вино и кофе с мороженым.

Вина было много. Слишком много. А может, все дело в том, что я давно не пила и мало ела в последнее время. Уже с первого бокала меня повело, а когда подали кофе, я окрысилась на какую-то неловкую Костину фразу. Короче, мы поругались. Точнее, разругались вдрызг. Бросив на стол пару тысячных купюр, я вылетела из ресторана, как настеганная, и пошла куда глаза глядят. Или куда невидимая сила заставляла меня глядеть.

Пройдя по Невскому, я свернула на Литейный, с Литейного на Пестеля и вдруг обнаружила, что стою перед входом в церковь. Бывать в ней мне ни разу не доводилось, но я знала, что это церковь святого великомученика Пантелеимона.

В последний раз я была в церкви перед отлетом в Красноярск. После возвращения я ни разу больше не молилась, и у меня даже мысли такой ни разу не возникло — зайти в храм, поставить свечи. А тут вдруг захотелось. Очень сильно захотелось. И даже то, что я была нетрезва, в джинсах и без платка, меня не остановило.

Войдя в церковь, я купила несколько свечек и поставила их на канун — за упокоение душ дяди Паши, родителей, бабушки Нины. Молиться о здравии — своем и Костином — мне совершенно не хотелось. Уходить — тоже. Я стояла рядом с большой иконой целителя Пантелеимона и словно ждала чего-то. Бабушки-свечницы косились на меня, но ничего не говорили.

Мое внимание привлек шум у входа. Я обернулась и увидела мужчину средних лет на костылях. Опираясь на них, он тяжело подтягивал неподвижные ноги. Молодая женщина в длинной юбке и синем платочке суетилась рядом с ним, что-то говорила вполголоса, а мужчина недовольно кривился. Я подумала, что она с большим трудом уговорила его зайти в церковь.

Женщина подошла к свечному ящику и заговорила со свечницей. Я невольно сделала несколько шагов в ту сторону, чтобы слышать разговор. Женщина говорила громко, и я услышала, что ее мужа парализовало после травмы спины, врачи ничего с этим поделать не могут. Когда стало ясно, что медицина бессильна, она объездила все мыслимые и немыслимые монастыри, бывала у всяких старцев, сутками молилась — ничего не помогало.