|
Я и поглядываю через плечо на Его Милость: как, мол, прикажете? Он же приложил палец к губам: «Молчи», — и кивнул на привечавшую нас женщину — на мать — в знак того, чтобы я её слушалась. Я перевела взгляд на неё, и она, видно, угадала мой вопрос и точно как её дочь сложила руки перед собой. И тоже улыбнулась — это, понятно, чтобы рассеять мои страхи. Я повиновалась. Взошли мы с ней по серебряной лесенке, и она ввела меня в свою карету — или гостиную… Не знаю, как и назвать. Нет, не гостиная — чудо из чудес, покой со стенами из горящих самоцветов: тех, что я снизу заприметила.
В: Его Милость и Дик последовали с вами? О: Да. В: Но первой леди ввела тебя? О: Меня. В: Не дивилась ли ты, что тебе, шлюхе, — и такой почёт? О: Как не дивиться. Так дивилась, что слова вымолвить не могла. В: Расскажите-ка ещё про тот покой. Что за самоцветы его украшали? О: Цветом все разные. Какие горели ярче, какие не слишком, иные гранёные, иные круглые. И располагались они по всем стенам, а частью и на потолке. И многие несли на себе знаки, как бы показывающие, что всякий из тех камней имеет волшебные свойства или тайное назначение. Но мне эти знаки неведомы. А ещё многие имели возле себя маленькие часы — не заведённые, правда: стрелки стояли на месте. В: С обозначением каждого часа? О: Были обозначения, да только не такие, как принято у людей. В: Сколь пространен был тот покой? О: В ширину — футов десять — двенадцать, в длину же был вытянут футов на двадцать. Высоты такой же, как ширины. В: Как он освещался? О: Были на потолке две большие плиты, через них и падал свет. Неяркий, не такой, как испускало из себя око червя. В: Плиты? О: Как будто бы из дымчатого или, как я сказывала, млечного стекла, и что за ними было, что производило этот свет, не разглядеть. В: Мебелей, шпалер не имелось ли? О: Когда мы вошли, ничего этого не было. Но леди тронула пальцем один самоцвет, и дверь за нами затворилась — сама собой, как и открывалась, каким-то невидимым устроением. А серебряная лесенка сложилась, и тоже будто по своему произволению. Тогда леди тронула другой камень — а может, прежний, — и от обеих стен откинулись не то скамьи, не то другие какие сиденья. Как это сделалось, не знаю: стало думать, не обошлось без каких-то пружин и петель, как у потайных ящичков в комодах. Она же пригласила нас сесть: Его Милость и Дика по одну сторону, меня — по другую. Я опустилась на скамью, а она обтянута белой кожей, нежнейшей шагренью, и седалищу моему было мягко, как на пуховой перине. А леди отошла в дальний конец покоя и притронулась к другому самоцвету, и растворился шкап, а в нём — множество пузырьков и склянок дымчатого стекла. Совершенно как в аптекарской лавке. Верно не скажу, но в одних, похоже, были порошки, в других — жидкости. И достаёт леди одну склянку с чем-то золотистым наподобие Канарского вина и наполняет три хрустальные стопки. А стопки тонкого стекла, не гранёные, чудо какие лёгкие. Наполняет она их и как простая прислуга подносит нам. Я сперва пить остерегалась: не зелье ли какое, а потом гляжу — Его Милость пьёт и не боится, и Дик с ним. Тут леди приблизилась ко мне и вновь улыбнулась, взяла у меня стопку и пригубила, как бы говоря: «Пей, не бойся». Тогда и я стала пить. На вкус — то ли абрикос, то ли груша, только слаще и тоньше. Вот когда я жажду утолила, а то горло совсем пересохло. В: Не имело ли это питьё спиртуозного вкуса? Не походило ли на бренди, джин? О: Нет, на добытый из плодов сок. В: Дальше. О: Дальше она присела подле меня, протянула руку и коснулась синего камня в стене над моей головой. |
