— Так я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Приготовлю Уэйта и всех остальных.

— Добро. А потом вернись сюда, посидишь в сержантской. Мне надо будет смыться на полчасика.

Последние слова несколько озадачили Мидберри. С чего это вдруг Магвайру понадобилось бросать его в такое время? Подумав, он все же решил спросить.

— К зубному тороплюсь, — ответил штаб-сержант, быстро взглянув на часы. — Обещал в девять дочку забрать. Ей ведь еще в школу успеть надо.

— Ах, вот оно что. — Мидберри даже вздохнул от облегчения. — Тогда давайте. Увидимся еще.

Он прошел в кубрик, вызвал Уэйта. Тот выскочил из-за койки уже готовый, вытянулся перед сержантом. Когда подходили к двери в коридор, Мидберри остановился и, глядя солдату прямо в глаза, негромко передал ему то, что велел Магвайр, — о прошлой ночи и предстоящем выпуске.

— Ты это хорошо запомни, парень, — сказал он. — Это все ведь для твоего же блага. Понял? Так же, как и то, что я передал сержанту Магвайру наш с тобой разговор. Я хотел одного: чтобы ты с панталыку не сбился. Зря здесь никто никого не мордует, а что делается, так только для вашего блага. Запомни! Нам ведь тоже от этого удовольствия особого нет. Ясненько? А теперь ступай к лейтенанту. Расскажешь все, как договорились. Будешь в порядке, значит, через неделю — выпуск, и до свидания. Потом сам поймешь, что сделал верно. Давай!

— Есть, сэр!

— А коли лейтенант спросит, что это у тебя с губой, скажешь, что, мол, подрался с кем-нибудь. Добро?

— Так точно, сэр!

— Ну, с богом! Он уже там, поди, заждался.

«Почему же я все-таки никак не могу отделаться от мысли, что во всей этой истории с зубным врачом что-то не так?» — размышлял Мидберри. Ведь то, что Магвайр груб и жесток, вовсе не означает, что ему не свойственно ничто человеческое. Будь он действительно чудовищем, этаким монстром, Мидберри давно уже решительно выступил бы против него. Однако этого не случилось. А все потому, что он убедился, что при всех явных недостатках Магвайру тем не менее присущи и какие-то положительные черты, человеческие качества. Конечно, их не могли видеть солдаты или тем более этот лейтенантик. А вот Мидберри их видел, знал о них. Так почему же Магвайр, будучи хорошим отцом и семьянином, вдруг, приходя в казарму, совершенно преображается, превращается в настоящего зверя? Ну как он мог вот так походя двинуть Купера ногой в пах, сделать его на всю жизнь калекой? Или заставить Дитара, как собаку, ползать на карачках и выть на всю казарму? Ну, пусть с Купером — это несчастный случай. Будем так считать. Такое в конце концов со всяким может случиться. Ну, а Дитар? Или, может быть, все дело в том, что у них с Магвайром просто работа такая? Тяжелая, изнурительная, грубая работа, которая и людей делает такими же тяжелыми и грубыми. Что эти золотые козырьки знают о том, как надо обучать новобранца? Трижды прав Магвайр, когда говорит, что у их начальства всего лишь одна забота: выдумывать всякие там требования и нормативы. А бедняги сержанты изволь всякий раз расшибаться в лепешку, чтобы выполнять их. Так что если кто и виноват в том, что случилось с Купером, Дитаром, Клейном и другими, то никак уж не сержанты. Виновато начальство. Оно и никто кроме. Все эти спесивые и чванливые золотые козырьки снизу доверху, аж до самого командующего, а может быть, и повыше. «Эс-ин», что? Он ведь всего лишь исполнитель. Приказали, он и делает, только и всего. А что попишешь? Не он же придумал закон, что в морской пехоте из сырой человеческой глины делают настоящих парней, верных солдат и испытанных бойцов. Этот закон и до него существовал, и после него останется. Кругом вон только и слышишь: «Ах, какие они мужественные и беспощадные, эти морские пехотинцы! Какие решительные и смелые! Дубленые шеи! Псы дьявола».