Иннокентий Свистун — Кеша — не подчинился приказу старшего по званию и отказался расстреливать на месте товарища, заявив: «Я не палач, а старший сержант!» Осужден за то, что, по утверждению его командира, члена партии, назвал в его лице палачами всех коммунистов. Марат Дорохов, офицер саперных войск, влюбился в девушку из санитарной части, на которую положил глаз командир их полка. Результат — донос, обвинение в антисоветской агитации, трибунал и приговор.

Не рассказал их Червоному, потому что после того разговора признал его правоту только в одном: никто из нас, осужденных советским военным судом фронтовиков, даже не думал сопротивляться своей судьбе. И пересматривать свои взгляды на то, что происходило в стране. Скажу вам — и без агитации таких, как Червоный, мы рано или поздно поняли бы, что виноваты не прокуроры и судьи, а сама система. Не дураки, слава богу.

Но в то время никто не говорил с нами о подобных вещах.

Да, сейчас готов признать: очевидных вещах.

7

С момента нашего возвращения в барак до того морозного вечера, когда Данила Червоный впервые заговорил со мной о паровозе и железной дороге, случилось три важных — как для особого лагеря номер шесть, так и для меня лично — события, о которых стоит вспомнить.

Первое произошло не на моих глазах. Или так: я видел, как под утро, примерно через неделю после того, как Червоный и я заняли свои места на нарах, несколько человеческих фигур бесшумно скользнули по проходу мимо меня к выходу из барака и растворились в темноте. Сначала я даже решил — это мне снится. Но после проведенного в больничке времени, когда спать позволялось больше, чем здоровым заключенным, — хотя понятие «здоровый зек» на самом деле достаточно условное, если, конечно, говорить не о блатных, которым их закон запрещает физический труд, — я какое-то время не мог восстановить сложившийся режим сна. Поэтому просыпался где-то за час до команды и лежал либо с закрытыми глазами, либо глядя на деревянный низ верхних нар.

Примерно в это время, как раз за час до общего подъема, часовые начинали обход зоны, открывая двери бараков, которые регулярно закрывались на ночь. И если кто-то среди ночи имел возможность зайти в другой барак, это означало — вертухаи в курсе. Без их разрешения никаких перемещений не происходит.

Кроме тех, что я заметил в то утро. Очевидно, бандеровцы, готовившие свою вылазку, тщательно изучали лагерный распорядок. Как я убедился позже, Данила Червоный досконально, по минутам, знал все, что происходит в зоне, когда она живет своей обычной жизнью, без чрезвычайных происшествий. Поэтому он вычислил: с пяти до шести утра, когда часовые открывают бараки снаружи, — единственный способ выйти. И бандеровцы в то утро вышли, точнее, выскользнули и утекли, как тихий ручеек.

Первая мысль: сбегают. На самом деле чего-то подобного от них можно было ожидать. Во всяком случае, Червоный, его товарищи Лютый, Мирон, Холод и Ворон — точно не из тех, кто покорно будет сидеть здесь, наивно веря, что дотянут до конца своих ужасно долгих сроков — двадцать пять лет. Но как-то слишком быстро, без особой подготовки рванули бандеровцы на волю…

Но когда они через какое-то время так же тихо вернулись и снова улеглись каждый на свои нары, я, честно говоря, отказывался что-нибудь понимать. Прояснилось все довольно скоро — во время утренней проверки. Случилась небольшая задержка с выходом на работу, по лагерю бегали раздраженные Абрамов с Бородиным, но на «политиков» совсем не обращали внимания. Наша похоронная команда узнала подробности первой: кто-то проник в барак, где осели суки, и зарезал сразу четверых, Савву Зубанова и Зубка в том числе.

Из обрывочных фраз, услышанных нами на протяжении дня, я понял: начальник оперативной части подозревает воров, ведь теперь у «ссученных» фактически нет главного.