До сей поры девочка существовала как бы в изоляции от внешнего мира, но теперь, потеряв жену, Красавец Бардсли разрешил дочери занять место матери.

Итак, лишь достигнув восемнадцати лет, Шимона впервые начала осознавать, что ей чего-то не хватает.

Она слушала рассказы о балах, ассамблеях, приемах, роскошных вечерах в Карлтон-Хаусе, обедах в престижных клубах, куда допускались лишь люди, получившие приглашение от высокопоставленных особ.

— А я смогу когда-нибудь побывать на балу, папа? — спросила Шимона однажды вечером.

Он как раз вернулся из театра и рассказал дочери, что отклонил приглашение на вечер у герцога Ричмондского, на котором должен был присутствовать принц Уэльский.

Красавец Бардсли удивленно взглянул на дочь, как будто видел ее в первый раз.

Она была необычайно хороша в эту минуту. Платье из тонкого муслина с высокой талией подчеркивало мягкую линию ее груди, а красная бархатная обивка стула, на котором она сидела, подчеркивала нежную белизну ее кожи.

Шимона была так хороша, что у Бардсли перехватило дыхание — он вспомнил, что его дорогая Аннабел выглядела точно так же, когда они впервые познакомились.

— На балу, дорогая? — переспросил он рассеянно — его мысли в этот момент витали далеко.

— Ну да! Разве ты забыл, что мне уже восемнадцать? Мама говорила, что в честь ее выхода в свет был устроен бал. Как бы мне хотелось тоже побывать на балу!

Красавец Бардсли долго не сводил с дочери взгляда, а затем сказал:

— Это невозможно!

— Почему? — удивилась Шимона.

Бардсли поднялся и начал мерить комнату шагами. Было видно, что он обдумывает ответ. Наконец он произнес:

— Пора тебе узнать правду. Представители высшего света приглашают меня к себе потому, что я знаменитость. Да, знаменитость, но в то же время всего-навсего актер. Этим людям доставляет удовольствие благосклонно взирать на тех, кто, подобно мне, достиг небывалых высот в своей профессии.

И продолжал гораздо более резким тоном:

— Но несмотря на то что они принимают меня, их жены и дочери ни за что на свете не пригласят мою жену и дочь.

— Но почему, папа?

— Потому что актер никогда не будет ровней людям благородного происхождения.

Шимона смотрела на отца широко открытыми глазами, а затем нерешительно начала:

— Пусть ты актер, но ведь ты и… джентльмен, папа. Твой отец был каноником… Мама рассказывала мне.

— Мой отец стыдился меня, — горько заметил Красавец Бардсли. — Он надеялся, что я тоже стану священником и буду воодушевлять паству, произнося проповеди с амвона.

Он криво усмехнулся и заметил:

— Сомневаюсь, что среди публики «Друри-Лейн» найдутся добропорядочные прихожане.

— А Уинслоу принадлежали к джентри и были весьма уважаемым семейством в Дорсете, — продолжала настаивать Шимона.

— И часто ли тебя приглашали погостить у бабушки с дедушкой? — возразил Красавец Бардсли.

Наступила долгая пауза.

— Мне кажется, я понимаю…

— Если провидению угодно было покарать меня за то, что я убежал с твоей матерью и долгие годы наслаждался счастьем, равного которому не испытывал ни один мужчина на земле, то сейчас наступил как раз такой момент, — подытожил Красавец Бардсли, — ибо я с горечью осознаю, что не могу дать тебе всего того, чего хотел бы.

Шимона бросилась в его объятия:

— Ты не должен так думать, папа! Я счастлива, очень счастлива — ведь у меня такой отец… Неужели ты думаешь, что я променяю на какие-то балы возможность видеть тебя на сцене, а по вечерам беседовать с тобой дома?

Красавец Бардсли ничего не ответил, он просто наклонился к дочери и поцеловал ее в щеку.