Он чувствовал, что пленные, помещенные в эту камеру, должны были лежать на полу. Они хотели, чтобы пленный испачкал одежду и был по уши в дерьме. Он не доставит им такого удовольствия.

Трое пришли за ним, наконец — двое солдат, вооруженных мушкетами с примкнутыми штыками, и третий, тот самый громила сержант, который первым ударил Шарпа. Человек был огромен. У него, казалось, вообще не было шеи, и сквозь рукава мундира выпирали мускулы. Сержант заорал на него по-французски, а затем засмеялся над вонью, стоявшей в камере.

Шарп отчаянно устал, горло его ссохлось от жажды. Он замешкался, ослепленный ярким светом пылающего факела, принесенного одним из его охранников, и сержант толкнул его так, что он упал, а затем поднял его так легко, словно вес Шарпа был для него ничем.

Они провели его по коридору, вверх по лестнице, вдоль второго коридора и еще по нескольким лестницам. Здесь был дневной свет, проникавший через маленькие оконца, выходившие в центральный внутренний двор цитадели, а затем сержант втолкнул Шарпа в комнату, где ждал четвертый.

Комната была размером приблизительно двенадцать квадратных футов. Из единственного высоко расположенного окна слабый серый свет лился на каменные стены и пол. В комнате был единственный стол и стул позади него. Охранники встали по обе стороны Шарпа. Сержант, единственный невооруженный француз, был одним из двоих, стоявших справа от Шарпа. Всякий раз, когда Шарп пытался прислониться к стене, на него кричали, оттаскивали от стены, и снова наступала тишина.

Они ждали. Двое солдат, стоявших ближе к Шарпу, направили на него штыки. Шарп закрыл глаза. Он покачивался от усталости. В голове пульсировала боль.

Дверь открылась.

Шарп открыл глаза и все понял.

В комнату вошел Пьер Дюко. В первую секунду Шарп не узнал маленького человека с оспинами на лице и в круглых очках, но затем Рождество, встреченное в Воротах Бога, вернулось к нему. Майор Пьер Дюко, о котором Шарпа предупреждали, как об очень опасном и умном человеке, замешанном в грязные политические интриги, отвечал за такое обращение с ним, за вонючую камеру и за то, что, был уверен Шарп, с ним произойдет.

Дюко сморщил нос, осторожно пробрался за стол и сел. Солдат, вошедший за ним, положил на стол палаш Шарпа, его подзорную трубу, какие-то бумаги. Ни слова не было сказано, пока солдат не вышел.

Дюко нарочито долго выравнивал стопку бумаги, прежде чем посмотреть на английского офицера.

— Хорошо спали?

Шарп игнорировал вопрос.

— Я — офицер армии Его британского Величества, и я требую обращения, соответствующего моему чину. — Его голос прозвучал как хриплое карканье.

Дюко нахмурился.

— Вы впустую тратите мое время. — У него был низкий голос, словно принадлежащий куда более крупному человеку.

— Я — офицер Его британского …

Он остановился, потому что огромный сержант по знаку Дюко, повернулся и ударил здоровенным кулаком Шарпа в живот так, что тот упал и не мог вздохнуть.

Дюко подождал, пока Шарпа поставят на ноги и его дыхание восстановится, затем улыбнулся.

— Я полагаю, мистер Шарп, что вы не офицер. Решением военного суда, протокол которого у меня здесь, — он показал бумагу, — вы уволены из армии. Короче говоря, вы — гражданское лицо, хотя выдаете себя за майора Вонна. Разве я не прав?

Шарп ничего не сказал. Дюко снял очки, подышал на них и начал полировать круглые линзы шелковым носовым платком, который он вытащил из рукава.

— Я полагаю, что вы — шпион, мистер Шарп.

— Я — офицер…

— В самом деле, не утомляйте меня. Мы уже установили, что вы были разжалованы в рядовые. Вы носите мундир, которой носить не имеете права, носите чужое имя, и по вашему собственному признанию генералу Вериньи, вы пытались похитить женщину в надежде, что она может предоставить информацию.