Потратил не меньше получаса на поиски плоского камня, что в сентябре послужил меткой для моего тайника. Дважды едва не соскользнул по заснеженному склону к спрятанной подо льдом реке. Оба раза удержался на краю высокого берега, ухватившись за торчавшие из сугробов голые ветви кустарника. Но оба раза макнул лицо в снег. После очередного падения я невольно вспомнил старый анекдот о Штирлице — тот, где штандартенфюрер прогуливался по берлинским крышам, поскользнулся, но не свалился на мостовую, потому что чудом зацепился за балкон. «На следующий день „чудо“ покраснело и распухло», — повторил я завершавшие анекдот слова. Взмахнул топориком, будто сапёрной лопатой расчищая очередное («кажется, здесь») место.

Поиски на заснеженном берегу залива приметного (но не зимой) камня стали для меня сегодня лишь начальным, разминочным этапом в «добыче» свёртка с ножом. При помощи упорства и сквернословия я всё же отыскал на берегу залива тайник. И убедился, что зимой плоский камень неподъёмным не только выглядел — сколько ни тужился, я не сумел его приподнять или сдвинуть ни на миллиметр. С досады плюнул себе под ноги, помянул камень нелитературным словом. Но не отчаялся. Потому что предвидел такой исход заранее. Потёр холодной варежкой нос и приступил к раскопкам (даже не к раскопкам — к вырубке камня из промёрзшей земли). Успокаивал себя тем, что доставать зимой нож из-под земли на берегу всё же проще, чем со дна залива.

Смешанная со льдом земля брызгами разлеталась в стороны, засеивала тёмными крапинами сугробы. Я долбил по земле вокруг камня и размышлял о том, что идти с кухонным топориком по зимнему парку было легче, чем если бы я проделал тот же путь, но с тяжёлым металлическим ломом на плече. Вот только сэкономил ли этот факт мои силы — не факт. Потому что ломом я приподнял бы этот треклятый камень в два счёта. А не изображал из себя доисторического человека-землекопа. «Тьфу!» — сплюнул я врезавшуюся мне в губы ледяную крошку. И в очередной раз навалился на камень, до треска штанов пытаясь его если не сдвинуть, то хотя бы пошатнуть. В голове уже вертелись мысли о том, что опоздаю на тренировку… когда камень всё же капитулировал.

— Ну, вот и славно, — пробормотал я.

Поплевал на почерневшие от грязи варежки. Затолкал пальцы в выдолбленную под краем камня ямку. Упёрся ногами в землю. Резким движением приподнял булыжник и сразу почти на полметра сдвинул его в сторону. Будто свернул гору. Я радостно вскрикнул, точно только что провёл «чистый» бросок на всесоюзных соревнованиях. Не без труда разогнул спину и шумно выдохнул. Смахнул со лба так и норовившие залить глаза капли пота. Ворона, наблюдавшая с берёзы за моими потугами с верхушки берёзы, разочарованно каркнула — то ли поздравила меня с «победой», то ли в очередной раз обругала меня на птичьем языке. Я приподнял над головой варежку, оттопырил один из спрятанных под ней пальцев (но усомнился, что ворона разглядела, какой именно жест я ей показал).

В три удара я разрыхлил землю — заметил на дне ямки очертания газетного свёртка.

И повторил уже громче:

— Ну, вот и славно!

Я торопливо убедился, что вынул из-под камня именно нож, а не зарытый в землю хитрыми туристами мусор.