Пистолет у Сары был отобран, рация и дубинка тоже.

– Убивать людей нехорошо.

Какая глупая фраза… Банальные, пустые, красивые слова. Есть ли у женщины, направившей пистолет на Судзуки, право читать нотации другим?

– Мне уже все равно. – Лицо Асуки исказилось. – В том, что я живу, больше нет ничего хорошего. Когда все это случилось с Тацумой, было уже слишком поздно. Уже ничего не изменить. Но ведь хочется хотя бы рассчитаться за то, что было… Хочется убить Судзуки и умереть самой. Может быть, так будет немного лучше…

Что будет лучше? Впрочем… действительно, кажется, так будет лучше. Возможно, люди примут деяние Асуки. Отнесутся к нему как к достойному поступку матери, взявшей на себя преступления сына и заплатившей по всем счетам. Возможно, такие люди, пусть и в совсем небольшом количестве, существуют. Да и сама Сара, если б находилась где-то в далеком месте и услышала эту историю, вероятно, отнеслась бы к ней так же. Подумала бы: «Как жаль! Матери, должно быть, пришлось нелегко… Конечно, за такой поступок похвалить нельзя, но чувства ее я понимаю».

«А с другой стороны, что было бы, если б Асука продолжила жить как ни в чем не бывало? Что бы я подумала, если б она жила счастливо? Если б я находилась в далеком месте, меня, наверное, не покидало смутное ощущение того, что я не могу это принять. В глубине души я бы все проклинала и кричала: “Мир, куда делось твое кармическое воздаяние?”»

– Прошу вас, госпожа Кода… Пожалуйста, войдите в мое положение. Пожалуйста, придите мне на помощь. Помогите мне все это закончить. Прошу вас, спасите меня…

Словно молясь, Асука обеими руками сжимала мобильный телефон. Сара не могла пошевелиться. Перед ее глазами был не мобильный телефон – перед глазами проходила ее собственная жизнь. В ушах снова возник звук взрыва. Перед глазами снова возникла картина разбросанных по комнате кусков тела, нога Ябуки, его почти исчезающее дыхание…

– Пожалуйста, следуйте за мной, – выдавила из себя Сара. – Это здесь.

И пошла вверх по лестнице.

* * *

В полицейское приложение поступило сообщение одного из сыщиков о том, что удалось связаться с Миу, дочерью Асуки. В конце сообщения значилось: «Немедленно направляюсь на место ее работы». Адресом значилось Кавасаки.

– Значит, все-таки подозревать надо Асуку, – с горечью в голосе произнес Руйкэ.

По словам Миу, мать не звонила ей после того, как довезла до работы. Машины на стоянке с помесячной оплатой не было. Киёмию охватило беспокойство. Куда направилась Асука? Где она? В безопасности ли?

Руйкэ же, не проявляя к этому интереса, произносил речи, обращенные к Судзуки:

– В Кавасаки ты ездил, чтобы посмотреть, в каком состоянии Миу? Может, хотел сфотографировать ее для того, чтобы шантажировать Асуку и склонить ее делать то, что тебе нужно? А если не получится, ты, наверное, довольствовался бы штемпелем Кавасаки на посылке с бомбой? Той, которую ты отправил Асуке… Если при отправке бомбы указать такое же время доставки, что и время взрыва в Ёёги, суть послания точно дойдет до Асуки. «Не сделаешь то, что надо сделать, – с твоей дочкой будет беда».

Не поспевая за выкладками Руйкэ, Киёмия перестал печатать протокол.

– Тебе надо было заставить Асуку принести бомбу сюда. Это твоя последняя ловушка.

Судзуки не переставал улыбаться, глаза его ярко блестели.

– Асука тоже бывала в шерхаусе? Или естественнее считать, что она там жила?

Утверждения Руйкэ были четкими. Фрагмент пазла в голове Киёмии занял свое место. Не будет противоречий, если предположить, что «бездомный человек пятидесяти лет», которого Тацума собирался подселить в шерхаус, – не Судзуки, а Асука.