Лореда первой услышала медленное, глухое цоканье копыт.

– Мама! – закричал Энт.

Лореда подняла голову.

Мама вела фургон в их сторону; она сидела, подавшись вперед, будто подгоняла Мило, но бедный старый мерин был так же обессилен и обезвожен, как и все вокруг.

Энт вырвал руку и кинулся к фургону.

Мать остановила лошадь, спрыгнула на землю и побежала навстречу детям. Ее лицо и светлые волосы потемнели от пыли и грязи, подол платья болтался лохмотьями, передник развевался.

Она подхватила Энта и закружила его, крепко прижав к себе и осыпая грязное лицо мальчика поцелуями с такой горячностью, будто уже и не надеялась его увидеть.

Лореда помнила эти поцелуи – в хорошие годы мама пахла лавандовым мылом и тальком.

Но эти годы ушли. Лореда не смогла вспомнить, когда в последний раз позволила маме себя поцеловать. Лореде не нужна была любовь, загоняющая в ловушку. Она хотела, чтобы ей говорили: ты можешь взлететь высоко, стать кем хочешь, поехать куда хочешь. Она хотела того же, что и отец. Когда нибудь она будет курить сигареты и ходить в джаз клубы, будет работать. Будет современной женщиной.

Мамино представление о месте женщины в мире слишком жалкое.

Мать помогла Энту взобраться на козлы, шагнула к Лореде.

– Ты в порядке? – спросила она, поправила дочери волосы и не сразу отняла ладонь.

– Да. Все отлично, – ответила Лореда, сама понимая, как резко звучит ее голос.

Она знала, что сердиться на маму глупо – не она же управляет погодой, – но не могла сдержаться. Она злилась на весь мир, и почему то это означало, что больше всего она злилась на маму.

– Энт, похоже, плакал.

– Он испугался.

– Я рада, что он был вместе со старшей сестрой.

Как только мама может улыбаться в такой момент? Это раздражало.

– Ты знаешь, что у тебя зубы все коричневые от грязи? – спросила Лореда.

Улыбка исчезла. Лореда обидела маму. Опять.

Лореде вдруг захотелось плакать. Чтобы мама этого не увидела, девочка забралась в фургон.

– Ты можешь сесть спереди вместе с нами, места хватит, – сказала мама.

– Глядеть на то, куда мы едем, не более лучше, чем глядеть на то, откуда уезжаем. Везде одно и то же. Ничего не меняется.

– Не намного лучше, – машинально поправила мама.

– Точно, – сказала Лореда. – Главное – это образование.

По дороге домой Лореда смотрела на плоскую, плоскую землю. Все деревья вокруг умирали. Из за последних засушливых лет они болели уже давно, стволы сделались серые, листья стали ломкие – почерневшие конфетти, которые уносил ветер. Уцелело лишь три дерева. Вдоль дороги громоздились песочные насыпи. Ничего не росло на бесплодных полях. Ни одной зеленой травинки. Никаких растений, кроме колючих перекати поле и юкки. Чье то тельце – наверное, зайца – гнило в куче песка, рядом скакали вороны.

Мама остановила фургон во дворе. Мило принялся рыть твердую землю копытом.

– Лореда, отведи Мило в конюшню. Я достану консервированные лимоны и сделаю лимонад, – сказала мама.

– Хорошо, – мрачно буркнула Лореда.

Она вылезла из фургона, взяла вожжи и повела коня к амбару.

Бедняга Мило шел так медленно, что Лореда не могла не пожалеть этого гнедого мерина, который когда то был ее лучшим другом на всем свете.

– Что поделаешь, Мило. Нам всем плохо.

Она потрепала его по бархатной морде, вспоминая день, когда папа научил ее ездить верхом. На небе не было ни облачка, со всех сторон их окружали золотые пшеничные поля. Ей было страшно. Очень страшно забираться на взрослое седло.

Папа помог ей сесть, шепнул «Не бойся» и встал рядом с мамой, которая, похоже, нервничала не меньше Лореды.