– Я ее отец. Я любил ее с того дня, как она родилась. Я не переставал любить ее из за того, что всегда жалел об этом дне. Кто бы смог? А ты?

– Все, о чем ты говоришь, – сказал Саймон, – только, может быть, без сожалений.

– Тебе легко.

– Легче.

– Если ты когда нибудь станешь родителем, чего, я полагаю, не случится, ты поймешь. Ты идешь к своей машине?

Они пошли вместе по тихим коридорам. Что имел в виду его отец, что стояло за неожиданным замечанием, которое он сделал, как он оценивал его самого – на эти вопросы Саймон не готов был сейчас ответить. Он прогнал из головы все мысли, так что там остался просто белый лист, и с трудом ворочал ноги, когда они выходили из больницы к автостоянке. Подойдя к машине своего отца, Саймон открыл для него дверь, подождал, пока он усядется и застегнет ремень, пожелал ему спокойной ночи и закрыл дверь.

Две минуты спустя он уже был на пути в Лаффертон, задних огней «БМВ» его отца почти не было видно вдали.

Он хотел вернуться в загородный дом; ему нужно было поговорить с Кэт, но она уже давно легла спать, пытаясь, насколько это возможно, отдохнуть в эти последние дни своей беременности. Он чувствовал себя отделенным от нее – от всех них; это чувство пройдет, когда родится ребенок, да и в любом случае оно было скорее иллюзорно и существовало только для него. Это случалось и раньше – когда Кэт выходила замуж за Криса и когда у нее появились Сэм и Ханна.

Он свернул в район собора. Широкая улица с полосками травы по обеим сторонам, собор, возвышающийся у него над головой, изящные здания – бледные в свете фонарей, которые горят мягче и как будто серебристее, чем яркие лампочки на столбах у больницы или на главной дороге, длинные тени, отбрасываемые деревьями… Он часто думал, что ночью все это выглядит как то искусственно, как декорация: слишком пустынно, слишком чисто, слишком убористо.

Но сейчас пейзаж подходил к его настроению. Завтра он уже не будет на все это смотреть. Он знал, когда одиночество становилось для него опасно. Ему было необходимо вернуться к работе. Но если подобное происходило с ним за день или два до конца его официального отпуска, то все было под контролем.

Девять

Энди Гантон сошел с бордюра, и из ниоткуда выскочила машина, ударив его в бок. Он потерял равновесие и повалился в грязь. Женщина начала кричать.

«Дорожное движение, – подумал Энди, пока поднимался, – чертовы машины и автобусы, атакующие тебя со всех сторон».

Женщина продолжала кричать, и трое человек выглянули из магазинов.

– Я готова оказать первую помощь, присядьте.

Она выглядела настолько молодо, что могла бы быть ребенком Мишель.

– Со мной все хорошо, – сказал Энди. – Просто потерял равновесие.

– Возможно, вы в шоке.

– Эм, нет, не в шоке. – Он указал на женщину, которая пялилась на него и все еще кричала. – Лучше взгляните на нее. Кажется, она – да.

Отряхивая пиджак, он быстро ушел и завернул за угол. Все таки его действительно трясло. Он помнил это место как тихую часть Лаффертона. Неужели движение настолько усилилось?

Неподалеку был паб. Он зашел внутрь.

В Лаффертоне было достаточно пабов, и многие из них он знал, но, видимо, не этот. Здесь пахло не пивом и табаком, а кофе. За барной стойкой висело длинное зеркало, и бармен, больше похожий на официанта, в черном пиджаке, вставлял в кофемашину металлические подставки под чашки.

Энди Гантон заказал пинту «Биттера».

– У нас только бутилированное, – бармен скороговоркой начал выдавать одно иностранное название за другим.