И вот приятный сержант полиции дежурно по его поводу изволил пошутить: дескать, если бы я приобрел пару колес, то запросто мог бы претендовать на офицерский чин в Королевской артиллерии, — а затем и произошло то странное происшествие. Он спросил, специально ли мне для него льют пули.

— Да, один славный малый в Лондоне, — ответил я.

— Свинец? — поинтересовался он. Я удивился:

— Конечно, свинец, что ж еще?

— Да нет, ничего, просто спрашиваю. У нас тут на Острове есть один, так он их льет из чего попало, если надо.

— Что ж, спасибо, — сказал я, по-прежнему в удивлении.

Вот какое странное происшествие.

Больше я ему значения не придавал. Все мои помыслы были устремлены к тому, что обычно занимает их Первого Мая: неотъемлемое надувательство всех английских месяцев, и мая — в особенности. Ну с какой стати мы позволяем поэтам и, вне всякого сомнения, политикам впаривать нам эту хренотень про месяцы? А именно: май вызывает у нас виденье счастливых и загорелых дев, днем гарцующих по деревенской площади, а ввечеру удаляющихся в ближайшую живую изгородь, дабы обратиться в счастливых и загорелых будущих мамаш; истина же в том, что бледная и прыщавая деревенская девица сегодняшнего дня трясет тяжеловесными бедрами своими на дискотеке в ближайшем городке и жует противозачаточную таблетку, пока снаружи льет как из ведра, и шипит «Бэйбишам» в своем стакане. Любой, кто бросает вызов живой изгороди в английском мае месяце — даже обрядившись с ног до головы в водоотталкивающий комплект, — заигрывает как с пневмонией, так и с отравлением инсектицидами. Вероятно, единственный до конца надежный месяц — это январь, когда неизменно холодно в соответствии с обещаниями, к тому же иногда слышен звон коньков по замерзшему каровому озеру, а если повезет — и визг утопающего конькобежца.

Когда я говорю, что в тот день ничего не случилось, я отнюдь не имею в виду, будто ничего не случилось в тот вечер. Напротив, случилось многое.

Иоанна с любовью наблюдала, как я огромной корочкой наихрустящего хлеба промакиваю с тарелки подливку прекраснейшего в моей жизни «кокована» («кока-о-ван»?), когда зазвонил телефон.

— Скажи им, что меня нет, — рявкнул я. — Или что я умер, я обанкротился, мне все равно. Но отвечать этому аппарату я не стану, вели Почтовому Отделению утром его забрать, без него нам будет гораздо лучше.

— Это вас, мистер Чарли, — сообщил Джок мгновением позже.

— Послушай, ты неспособен… — начал я, но тут заметил на Джоковом лице выражение. И направился к телефону, утирая губы. На линии был Сэм. Такого Сэма я никогда не слышал.

— Давайте сюда, Чарли, быстро. Виолетта.

— Вы хотите сказать?..

— Да. Скорее давайте.

Я дал. Точнее, велел дать туда на мотоцикле Джоку, утвердив его плебейского друга (может статься, довольного прогулом урока по домино) на заднем сиденье; сам же я погрузил Иоанну в «мини». Я знал, что ей насильники, вероятно, не угрожают (им редко хватает стойкости нанести два удара в один вечер), но известно мне было и то, что все женщины обожают утешать своих более хрупких сестер в минуту несчастья.

В «Ля Гулютери» Сэм находился во дворе — давал распоряжения Джоку и его доминошному приятелю самым мерзким голосом, какой я только слыхал. Отослав их, он повернулся ко мне:

— Чарли, отправьте Иоанну к Виолетте; врач и полиция уже в пути. Джок патрулирует на мотоцикле дорогу до бухты Прекрасной Звезды и обратно с заездом в «Громобой»; его друг прочесывает поля — не пристрелите его ненароком.