— А как тебе хочется?

Карен ухмыльнулся. Наконец-то первый разумно заданный и четко сформулированный вопрос!

— Как — это мое дело! Твое — носить свои юбки и шляпки!

— Нет, я хотела бы услышать объяснения! — потребовала Олеся. — Что ты задумал? В конце концов, я теперь твоя жена!

Ашот посмотрел в окно. Мальчик был прав от начала до конца: и врачи, и лекарства оказались тут совершенно бесполезными. Машина приближалась к аэропорту.

— И дай мне жвачку, — добавила Олеся. — Что ты непрерывно жуешь? Это "Орбит"?

Карен небрежно зацепил ее левым локтем и подтянул к себе.

— Это "Дирол", будь он неладен! Выброшенные деньги! — юный и практичный муж раскрыл обертку и сунул жвачку в рот новобрачной. — А насчет жены ты абсолютно права: закон есть закон! И моя фамилия в придачу. Так что больше мое поведение тебя волновать не должно — отныне тебя защищает Фемида.

— Ты надоел, балаболка! — пробурчала Олеся. — Там ты меня просто заговоришь.

— Там посмотрим, — неопределенно ответил Карен.

Машина подъехала к аэропорту. Карен чуточку отстал от Олеси, довольно бодро шагающей впереди.

— Спасибо, папа…

— Не за что, — тихо ответил Ашот, с удовольствием наблюдая, как легко идет Олеся. — Сколько тебе еще нужно? — и достал бумажник.

Карен недовольно его отвел.

— Я пошутил. Мы вполне обойдемся.

— Но обещай, что не будешь ни в чем себя ограничивать. И сразу позвонишь в случае необходимости.

— Обещаю, — Карен быстро чмокнул отца. — Целовать Лесю я тебе запрещаю! Она только моя! Привет!

И он побежал догонять Олесю. Такой родной, такой любимый, драгоценный ребенок…

Даже не слишком дальний перелет дался Олеся тяжело, хотя она очень старалась ничем себя не выдать. Но Карен прекрасно видел мокрый, в испарине лоб и судорожно сведенные руки. Ни о чем не спрашивая, он дал ей воды вместе с успокаивающей таблеткой и предложил поспать до посадки.

— Я попробую, — торопливо согласилась Олеся.

Она постаралась честно выполнить обещание: откинулась на спинку кресла, опустила ресницы и приказала себе спать. Самолет лег на крыло и начал провалиться вниз. У Олеси закружилась голова, и она тут же в испуге открыла глаза, вцепившись в кресло.

— Леся, — позвал Карен, — так может продолжаться еще долго, если мы попали в воздушную яму. Не смотри испуганно, лучше всего опять закрыть глаза. Делай как я!

И он с готовностью сомкнул веки. Олеся посмотрела на него маленькой послушной ученицей и сделала то же самое. В его руке ее холодные ладони согрелись, и Карен наконец почувствовал их небольшую тяжесть: Олеся начинала засыпать. Самолет покачивало. Карен вспомнил стихи Витковского и улыбнулся, покосившись на жену: она спала и дышала ровно и спокойно. Карен тоже начинал дремать. Все дальше и дальше уходила Москва, где остались отец, мать, Левон, Полина… Все они, каждый по-своему, думали о них, вспоминали, желали добра. Отец… Карен сонно улыбнулся. Нет, все-таки хороший у него отец, несмотря ни на что. Он крепче сжал ладони Олеси, она зашевелилась и слабо запротестовала во сне, пытаясь высвободиться. Ну уж нет, дудки! Теперь тебе от меня ни за что не вырваться. Со вчерашнего дня у тебя моя фамилия, и жить мы отныне будем по бумаге, а не по любви. Он засмеялся, не открывая глаз. Он никогда не сможет жить без любви Олеси, и если вдруг этой любви не станет, если она вдруг умрет или будет убита, он тут же уйдет. Уйдет навсегда.

Самолет опять лег на крыло.