Однажды Мэри сказала с легким вздохом сожаления, мельком взглянув на нее:

— Ты слишком порядочна, девушка, чтобы быть счастливой!

Мэри идеализировала ее. До порядочности чересчур далеко, так же, как и до счастья. Сейчас Олеся сама теряла его, не сознавая этого до конца и погибая от усталости, которую тонко рассмотрел в ней Ашот Джангиров. Все очень быстро понял и Карен. Как-то вечером он невзначай зацепил ее локтем за плечи и насильно усадил рядом.

— Итак, — сказал он, наливая себе свободной рукой сок, — мы опять впали в тяжелую задумчивость. Конечно, Леся, я должен честно признать, что тебе страшно идет невыразимая грусть в глазах. Это неотъемлемая часть твоего существа, но меня она тоже настраивает на тревожный лад. А смута — уже не моя составляющая. Посему, — он внимательно посмотрел на свой стакан и взболтал в нем жидкость, — давай с тобой разберемся. Ты не хочешь ехать?

— Мне все равно, — нехотя отозвалась Олеся.

— Совсем плохо, — констатировал Карен и отпил сок. — Тебе не должно быть все равно. Я думаю, там тебе будет лучше. И Полине тоже. Впрочем, загадывать трудно. Ты боишься нового места?

— Да, конечно, — равнодушно призналась Олеся. — Со старым бы разобраться… И потом, как твои родители?

— А что с ними произойдет без нас? Как жили, так и будут жить дальше! Мать, правда, загрустит без Боба, но только на время. Ты снова выдумываешь и ищешь несерьезные доводы. Чем тебя привлекает Москва?

Ничем, в сущности, она ее не привлекала. Говорила лишь многолетняя привычка, хотя какая разница, где сидеть дома?

— Это не на краю света. При желании всегда можно прилететь. Тебе не хочется ничего менять?

Олеся молча кивнула.

— Но место ничего не меняет, так только кажется. Переезд — всего-навсего видимость перемен. Меняемся мы сами, наши отношения, настроения, — Карен искоса, мельком, взглянул на жену. — Ты мне очень не нравишься в последнее время. И почему ты без конца стала отказывать мне в постели? То у тебя безумно болит голова, то вдруг схватит несуществующий радикулит — ты лучше сначала посмотри на свою воздушную походку! А то вариант еще оригинальнее: затянувшиеся месячные! — Карен в бешенстве скрипнул зубами. — Я, кстати, тут на досуге подсчитал — я прекрасно умею считать! — ты просто врешь! Даже если учитывать твою бредовую фантазию по поводу раннего климакса! Тебе что, со мной так неприятно?

Вопрос был поставлен, как всегда, четко и откровенно, в привычной ультимативной форме Джангирова. Олеся отвела взгляд. Да, она опять врет.

— Я устала, — вяло сказала она.

Карен неопределенно хмыкнул.

— От жизни надо уставать, — философски заметил он и безжалостно добавил, словно размышляя вслух: — Но к тебе это относится мало. Я не нахожу, что ты перегружена дома до потери пульса. Болезнь Полины, к сожалению, вещь постоянная, почему же ты устала именно сейчас?

— Это медленно накапливается, — попыталась объяснить ему Олеся. — Собирается годами…

— Ты открываешь мне потрясающие истины! — с холодной иронией произнес Карен. — А ты не думала над тем, как мы с тобой будем жить дальше? Ты разрешаешь мне изменять или прогуливаться к проституткам? Что ты предпочитаешь в данном случае, предложи мне, пожалуйста! Я не могу понять твоей бесподобной логики. Ты уже на моих глазах лелеяла свою усталость немало времени. Я думал, миновало! Нет, снова тебе нехорошо! Тебе плохо со мной? Отвечай, только быстро! — он поставил стакан на стол и, стремительно закипая, резко повернул ее лицо к себе.