А что? Вполне мог бы он так сказать. Они каждый четверг отправлялись всей честной компанией на новую картину, — ну что твое королевское семейство!

«Придется тебе, парень, за них отработать, — вот что он скажет. — Сколько ты у меня зарабатываешь? Три шиллинга и шесть пенсов в неделю. Две недели и два дня будешь работать бесплатно. Только хотел бы я знать, как ты будешь работать без велосипеда?»

«Ноги появились раньше, чем велосипед, мистер Линч. Так умные люди говорят: ставишь одну ногу, заносишь другую. Вот увидите».

«А вот это едва ли. Пробовали ребята и до тебя обслуживать этот участок пешком. Возвращались чуть не к полуночи. Это велосипедный участок, ты потому и получил работу, что у тебя был велосипед. Не могут люди из-за тебя полночи торчать на улице, дожидаясь своей газеты».

… Дома его сейчас поджидает мамина печка. Сейчас, сию минуту возникнет все это чудесное тепло. Заслонка открыта. Мама сует туда дрова. Свежие щепки вспыхивают, в дымоходе слышится веселый гул: дождевые капли, сбегая по трубе, падают на горячую плиту и отскакивают упругими шариками, шипят и брызжут. Пахнет паром, дымом и сушащейся одеждой. Мама приносит жестяной таз с горячей водой и опускается на колени, чтобы снять с Сэма ботинки и носки. «Попарь ноги, Сэм, — говорит она. — Попарь хорошенько».

В сырые холодные дни она всегда его так согревала. Возвращение домой вознаграждало за все. Ничто не могло сравниться с радостью такого возвращения. Ощутить мамину заботу, прикосновение ее рук. Дальше этого она никогда не шла. В другое время, когда ей хотелось, чтобы он почувствовал ее любовь, она только улыбалась.

Однажды, когда мама парила ему ноги, Сэм поцеловал ее в волосы.

— Мам, ты хорошая.

— Ты так думаешь, сынок?

— Ага.

Он уже давно не целовал маму в волосы, с тех пор как был совсем маленьким. А она обняла его за шею и прижала к себе. Единственный раз за столько лет. Она считала, что нежностями мужчину не воспитаешь. Странное у него тогда возникло чувство: в мамином объятии ощущались и нежность и сила. Словно он раньше не всю ее знал. А было это в прошлом году. Вон как давно. И с тех пор — ни разу. Оно, наверно, и к лучшему. Наверно, прекрасным нельзя злоупотреблять, а то оно погибнет.

Теперь мама скажет:

«Ах, Сэм! Восемь шиллингов. Никогда еще не навлекал ты на нас такой беды».

Разве что тогда с Роз.

Но мама обязательно что-нибудь да придумает. Еще не было случая, чтобы она не нашла выхода, не разрешила трудности.

«Деньги, которые ты зарабатываешь, Сэм, идут на твое питание и помогают нам кормить Пита. Отними эти деньги, и что нам тогда делать? Жизнь сложна, сынок. Береги свою работу. Ты ведь один у нас в доме работаешь. Ты — наш единственный работающий мужчина», — что-то похожее она частенько говорила.

«Когда в кошельке пусто, любые деньги сокровище. В моем-то положении и мелочь сокровище». — Она посмотрит на него, словно не видя. (Удивительно, как живо он все это себе представлял. Как будто все это происходило на самом деле. Как будто он вспоминал прошлое, а не пытался представить себе будущее. Но все это складывалось из обрывков фраз, слышанных раньше.)

«Ты не пробовал подсчитать, что можно купить на восемь шиллингов?» — спросит мама.

«Шестьдесят четыре «Геральда», мам. На всю жизнь хватит», — так бы вот ответить, гладко и беззаботно.

«Да разве я позволила бы тебе работать, сынок, если бы нам не были нужны эти деньги? Если бы был хоть какой-нибудь другой выход? Разве стала бы я мешать тебе заниматься? Почему, ты думаешь, я настаиваю, чтобы ты учился? Хоть один человек из нашей семьи должен выбиться в люди.