Это был аккуратный дом. Не в пример некоторым соседям, он не расползался во все стороны, размениваясь на такие глупости, как маленькие башенки, застекленные верандочки, крылечки и прочие выступы. Строгий, квадратный, вернее, даже прямоугольный, так как в длину он был больше, чем в высоту; окна с зелеными ставнями симметрично располагались наверху и внизу, а над черной парадной дверью виднелось еще одно окно — в форме веера. Единственной легкомысленной деталью был бледно-зеленый железный навес с гофрированным краем, который шел по всей длине под окнами второго этажа.

— Ну что, таким ты его себе представляла? — спросил мистер Фостер.

— Нет, — ответила Мария.

— Года 1820-го, надо полагать, — прокомментировал мистер Фостер менторским тоном. — Архитектурный стиль эпохи Регентства.

А Мария подумала: какая разница, главное, здесь где-то есть качели. Я слышу, как они скрипят, — это ветер их качает. Вот здорово: у меня будут свои качели. И кто-то держит маленькую собачонку — ишь как тявкает. Мария завернула за угол дома — в сад, посмотреть, где качели, но ничего не увидела, кроме деревьев и большой квадратной лужайки с подстриженной травой и обсаженной еще более густым и лохматым кустарником. Сад обрамляла живая изгородь, а за ней горка круто обрывалась вниз, к морю. Солнце уже зашло, и сверкание с поверхности исчезло. Лишь серо-зеленые беспорядочные пятна, смешиваясь с белыми, летели вверх и так мягко растворялись в серо-голубом небе, что невозможно было понять, где кончается одно и начинается другое. Вправо и влево в зеленой, золотистой и туманно-голубой дымке тянулся берег, а прямо перед городом каменная стена, выходившая в море, изгибалась, словно хотела защитить собой маленькую бухту, наполненную спящими лодками, чьи мачты торчали, как строй зубочисток. Над бухтой скользили чайки, а дальше, на пляже, кучками сидели люди; их собаки забегали в воду и снова выскакивали на берег. Трудно было оторваться от этого зрелища.

В соседнем саду между деревьев проглядывал большой дом — из тех, что с башенками. Качели наверняка там, просто их не видно, решила Мария и вернулась к своему дому как раз, когда отец отпирал дверь. Они вошли внутрь.

— Боже мой! Вот это вещь! — воскликнула миссис Фостер. — Прямо в 1880 год попали.

Если снаружи преобладали нежные тона — зеленый, голубой, золотистый, то внутри все было сплошь коричневое. Стены, по крайней мере в холле, обшиты деревом. На столе, покрытом коричневой бархатной скатертью, тикал коричневый будильник. («Господи, еще и с кисточками», — изумилась миссис Фостер, приподнимая край скатерти. Она разжала руку, и край упал.) Пол, выложенный коричневой плиткой, застилал ковер с коричневым рисунком. Тяжелые портьеры на застекленных донизу дверях, выходивших в сад, тоже были коричневые. Сад виднелся сквозь дверь комнаты, скорее всего, самой большой в доме. Так вот что в книжках называется гостиной, сказала про себя Мария, такого я еще не видывала. Все трое вошли в комнату и остановились, не говоря ни слова.

— Гостиная, надо полагать, — констатировала мама.

По комнате друг против друга стояли стулья с выпуклыми сиденьями и спинками и неудобные на вид диваны. И громадный рояль, затянутый скроенным по фигуре коричневым чехлом. На камине под стеклянным колпаком удрученно сидели на веточках чучела птиц; похоже, воробьи, но нужно их потом получше разглядеть, подумала Мария. Поищу их в энциклопедии, решила она с воодушевлением. Она любила рыться в энциклопедиях. Вдруг они окажутся редкими певчими или вообще исчезнувшим видом.

Она обошла комнату. На одной стене висела огромная картина, написанная маслом: у подножия горы — человек в шотландском костюме, а вокруг него — несметное множество мертвых птиц и животных. У другой стены стоял стеклянный шкафчик, набитый китайскими безделушками.