Рядом примостился кот, кажется, он был расположен поболтать.

— Нет, больше я не разрешу тебе говорить, — сказала Мария. — Ты бываешь очень противный. Хотя теперь меня уже не так легко сбить с толку — чуть-чуть научилась с этим справляться. Но тебе, конечно, все равно.

Она пощекотала его за ухом, он, мурлыча, перевернулся на спину и, кажется, стал засыпать.

Она еще немного посидела, прислушиваясь. Она хотела услышать нечто, но не услышала ничего, кроме обычных звуков — гула автомашин, голосов людей, крика чаек, шума волн и ветра. Качели неподвижно стояли в центре лужайки и молчали. И собака молчала. Мне кажется, я их больше не услышу, подумала она, даже если бы я осталась и не уехала бы завтра. Она пошла в дом.

— Наконец-то. А то я уже стала волноваться, — сказала миссис Фостер и добавила: — Ну что, завтра домой? Неплохой получился отпуск, правда?

И вдруг Мария выпалила с не-Марииной страстностью:

— По-моему, отпуск был великолепный.

— О… — удивилась мама. — Ну хорошо, хорошо.

Мария присела на край стола и смотрела, как мама укладывает вещи, книги, одежду, корзину для рукоделия со стеганым одеялом и аппликациями. При виде одеяла Марии пришло в голову, что человек, который так любит аппликацию, может заинтересоваться и викторианской вышивкой, и начала рассказывать маме о вышивке Хэриет.

— Знаешь, — сказала она, — сто лет назад девочек моего возраста заставляли вышивать картинки. Я видела одну такую: вместо цветов на ней вышиты аммониты, и каменный дуб, и маленькая черная собачонка, и наш дом. Знаешь, здесь жила девочка, ее звали Хэриет, потом она выросла и стала чьей-то тетей — странно, а я думала, она так и осталась в моем возрасте на веки вечные.

И мама, сбитая с толку новой разговорчивой Марией, которой хотелось так много рассказать, перестала складывать вещи — книги и корзина для рукоделия остались в беспорядке лежать на столе. Мария все рассказывала, и мама впервые заинтересованно слушала и задавала вопросы, а в это время за окном на Лайм-Риджис уже спустилась ночь.