— Постепенно ты из этого вырастешь.

И стану другой, как Хэриет, подумала Мария. И здесь задержусь не дольше, чем она в свое время. И в ее воображении возникли будущие интересные, загадочные Марии, больше и старше — трудно представить, чем они будут заниматься. Они казались друзьями, которых она еще не повстречала. Хэриет стала миссис Стэнтон, подумала она (слегка располнела, родила сыновей), и я тоже стану другой, но странно — мы обе навсегда останемся здесь — десяти и одиннадцати лет, в одно прекрасное лето, потому что мы здесь были. И это здорово.

Транзистор миссис Шэнд, который все это время тихонько бормотал себе под нос, пикнул шесть раз и сообщил: «Восемь часов», напоминая Марии, что пора идти. Они тепло попрощались — Мария и миссис Шэнд. Миссис Шэнд сказала, что надеется увидеть их в следующем году, а Мария ответила, что надеется приехать, и вот она уже уходит. Когда она подошла к двери, миссис Шэнд добавила:

— Могила собаки — в конце сада, в кустарнике. Во всяком случае она еще сохранялась, когда я была девочкой.

— Собаки, которая попала в обвал?

— Да, тело вынесло на берег, и дети его торжественно похоронили. Странная прихоть.

— Нет, почему же, — возразила Мария.

Я бы тоже так сделала, подумала она, переходя дорогу по пути домой, если бы это была моя черная собачка, которую я любила. А как же иначе. И ей представились Сьюзан и Хэриет, но больше Хэриет, как они торжественно хоронят собачку и беспрерывно рыдают. На глазах у нее выступили сочувственные слезы.

Вернувшись домой, она тут же направилась в сад. Было уже поздно; внизу, у гавани зажглись фонари, и по темной воде пролегли длинные мерцающие полосы желтого света. В саду неподвижно чернели кусты и деревья. Лишь макушка каменного дуба шуршала и что-то шептала там наверху. В доме горел свет, в кухонном окне промелькнула миссис Фостер.

Мария нырнула в кустарник. Она проползла его насквозь на четвереньках, минуя то место, где нашла качели. Она точно не знала, что ищет (бугорок? крест? может, даже деревянный крест), и пробиралась очень медленно. Достигнув подножия каменного дуба и ничего не найдя, она почувствовала себя обманутой. И вдруг — вот оно: среди веток запущенного кустарника торчала надгробная плита. Маленькая такая плиточка из серо-голубого камня (из голубого лейаса, конечно). Что-то на ней написано. Мария почтительно разгребла листья и ветки и встала на колени, чтобы прочесть. Буквы были выбиты умелой рукой (наверное, наняли кого-то, подумала Мария, наверное, нелегко было найти камень и человека для такого дела). ФИДО. ПОГИБ 5 СЕНТЯБРЯ 1865 г., — прочитала она. — В ПАМЯТЬ О ПРЕДАННОМ ДРУГЕ. Х.Д.П. и С.М.П.

И сегодня, конечно, пятый день сентября.

Она вылезла из кустарника, медленно побрела к дому и остановилась лишь потрепать по стволу каменный дуб — попрощаться. Ей показалось, она его больше не увидит. Может, они и вернутся сюда. Но что-то подсказывало ей, некая новая мудрость об устройстве мира, которую она только что обрела, что даже если они и вернутся, все уже будет иначе. Все сдвинется на год, подумала она, я уже буду не совсем такая, и мысли у меня будут другие. И может, качели и каменный дуб станут мне совсем неинтересны. Да и Хэриет тоже. Поэтому лучше прочувствовать все сейчас, пока я — это еще я.

Она на минуту присела на террасе и в последний раз взглянула на огни, струящиеся в гавани. Там, где кончался мол, маленькая лодочка, мигая зеленым и красным, упорно выруливала в море. Над горизонтом на фоне бледно-желтого вечернего неба самолет оставил тонкий белый размазанный туманный след. Она услышала монотонный шум прибоя, перебирающего гальку. Обкатанный голубой лейас, сквозь который поблескивали аммониты, Gryphaea, Astero-ceras и все остальные. Лайм-Риджис готовился к ночи, как уже много-много раз без нее и как будет завтра, когда она уедет.