|
Но инспектор Квин сумел утешить сына. Не собираясь ни о чем умалчивать, отметим также, что по окончании девяти дней чудес мистер Квин заглянул в записную книжку инспектора, раздувшуюся до невероятной толщины. Теперь он смог это сделать, не опасаясь, что его поймают за предосудительным занятием. Он провел опыт, бросив на записи свой прекрасный, глубокий взгляд, проникавший порой в сердца самых убедительных скромниц, и даже дочитал до конца отрывок из журнальной статьи, где его назвали «мальчиком-чудотворцем с Западной Восемьдесят седьмой улицы, поставившим необычайный спектакль».
И все же никто из журналистов, описывавших лихорадочную интерлюдию в карьере Квина, не смог превзойти гения словесных формулировок. Этот репортер опубликовал статью в одном из наиболее изысканных журналов, озаглавив ее: «Дело шизофреника-библиоманьяка». Он отчеканил фразу, позднее вошедшую в словарь по криминалистике. Новоявленный Эйнштейн определений сослался на мистера Квина как на человека, которого отныне надлежит называть «детективом десяти заповедей».
Итак, закончилась Книга мертвых и началась Книга живых.
Часть вторая ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ ЧУДЕС
То было бы десятидневным чудом Днем дольше, чем пристало длиться чуду… День десятый
Его добычей был человек, и он прокрался в нижние земли беззакония с волшебным оружием, возвышаясь в славе после каждой кровавой погони. И еще ни разу не видели злодеи охотника более свирепого, или более хитрого, или более готового собрать и уложить свои трофеи. Ибо это был Эллери, сын Ричарда, умелый ловец перед Законом, и никто не мог с ним сравниться. Год, последовавший за tour de force дела Ван Хорна, без преувеличений можно было назвать самым хлопотливым и отмеченным блестящими удачами в карьере Эллери. Уголовные дела стекались к нему со всех концов света, и ему пришлось немало поездить, иногда пересекая океаны. За этот год он дважды посетил Европу, совершил одну поездку в Латинскую Америку и одну — в Шанхай. Его видели в Лос-Анджелесе, Чикаго и в Мехико. Инспектор Квин жаловался, что он с таким же успехом мог сделать из сына не сыщика, а циркового конферансье, до того редко они теперь виделись. А сержант Вели по привычке отставал на десять шагов от Эллери по пути к полицейскому управлению и, опомнившись, поворачивал назад. Да и в родных пустошах мастера преступный бизнес отнюдь не шел на убыль. Гулкое эхо его подвигов часто слышалось в нью-йоркских низинах. Он занялся делом специалистов по мхам, или, говоря научным языком, бриологов-спастиков, и успешно применил дедуктивный метод, взяв для пробы частицу пересохшего сфагнума величиной не более его ногтя. Он добрался до хирургического отделения одной из самых респектабельных нью-йоркских больниц, чтобы спасти жизнь больному и погубить его репутацию. Он раскрыл дело, связанное с именем одной странной дамы, и упрочил свою славу знаменитым решением, которое, по уговору с ее душеприказчиками, нельзя было обнародовать вплоть до 1972 года. Таковы лишь взятые наугад примеры, а полный список дел хранится в досье Квина и со временем, несомненно, будет опубликован в той или иной форме. Наконец Эллери счел нужным остановиться и передохнуть. Он и раньше не был ни плотным, ни даже крепко сбитым, но с сентября прошлого года настолько похудел, что и сам забеспокоился. — Вот до чего тебя довели проклятые поездки, — заявил ему за завтраком в одно августовское утро инспектор Квин. — Эллери, ты же носишься повсюду как угорелый. Тебе нужно проконсультироваться с врачами. — Я уже проконсультировался. Побывал вчера у Барни Кула, и он сказал, что если я желаю умереть славной смертью от тромбоза сердца, то еще одиннадцать месяцев подобной жизни, и конец мне гарантирован. — Надеюсь, что его слова тебя образумили! Что ты намерен делать, сын? — Ну что же. |
