— Вы мне кое о чем напомнили, — сказал лорд Миер. — Я договорился с князем ди Соджино, что мы навестим его завтра в три часа дня. Я сгораю от нетерпения увидеть его сокровища.
— Они, несомненно, восхитят вас. Снова наступило молчание. Потом лорд Миер спросил:
— Но если князю нужны деньги, он мог бы продать одну из своих картин.
— Это было бы нетрудно, если бы он был англичанином или французом. Однако коллекция Соджино — это как бы часть изумительных богатств Флоренции. Здешние жители привыкли считать ее и своим достоянием. Я совершенно уверен в том, что, если бы любая из его картин покинула город, это вызвало бы взрыв негодования.
При этих словах лорд Миер предположил, что князь был вынужден продать колье маркизу Керкхамскому, поскольку очень нуждался в деньгах, но намеревался вернуть его при первом же удобном случае.
Это было нечто из ряда вон выходящее, но иначе невозможно было объяснить, что, во-первых, князь продал нечто, тесно связанное с историей его рода, и во-вторых — если, конечно, он вообще знал об этом, — что позволил своему сыну превратиться в обыкновенного вора.
Но когда лорд Миер вспомнил князя с его аристократической наружностью и горделивой осанкой, он подумал, что за всем этим кроется нечто гораздо более серьезное, чем могло показаться с первого взгляда.
Тем не менее лорд решил, что не стоит посвящать сэра Юлиуса в свои предположения, и перевел разговор на семью Гориция, упомянув еще раз, что молодой князь внушил ему глубокое отвращение.
— Мне самому этот юнец никогда не нравился, — согласился с ним сэр Юлиус. — О его похождениях рассказывают такие неприглядные истории, что едва ли их можно назвать просто мальчишескими выходками.
— А в чем его особая порочность? — спросил лорд Миер.
То, что рассказал сэр Юлиус, было настолько возмутительно и низко, что в полумраке кареты лорд Миер взглянул на сэра Юлиуса почти с испугом.
— Если это правда, — произнес он, — тогда скажите на милость, почему князь Соджино согласился на эту помолвку?
Сэр Юлиус выразительно развел руками.
— Этого иностранцу не понять, — признался он. — Я часто убеждался, что неписаный итальянский кодекс чести, особенно когда речь идет о вендетте и фамильных амбициях, совершенно недоступен англичанину, который привык мыслить более простыми категориями.
Лорд Миер рассмеялся. В тот же момент его мысленному взору предстало прекрасное лицо Флоренчии в сиянии ее необыкновенной чистоты, так напоминающее мадонн Рафаэля, он снова увидел страх в ее глазах.
— У этого союза должна быть очень необычная причина, — едва слышно пробормотал он.
К тому моменту, когда карета остановилась перед виллой сэра Юлиуса, лорд окончательно решил, что ему не будет покоя, пока он не выяснит, в чем тут дело.
Утро следующего дня он провел в саду. С холма открывался такой изумительный вид на город, залитый потоками ослепительного солнечного света, что некоторое время лорд мог размышлять только о том, что красота, величие и безукоризненные пропорции флорентийской архитектуры стали откровением для всей остальной Европы.
Но потом — иначе и быть не могло — его мысли вновь устремились к Флоренчии, и он поймал себя на том, что думает, какую из мадонн Рафаэля она напоминает больше всего.
Сначала ему показалось, что, пожалуй, «Мадонну ди Фолиньо», но тут же нашел несомненное сходство и с другими мадоннами, изображения которых он изучил во всех деталях в период своего увлечения Рафаэлем.
Вскоре к нему присоединился сэр Юлиус, и они просидели в саду до самого ленча, разговаривая о своих знакомых — дипломатах и политиках.
После изысканной трапезы с превосходным вином к главному входу виллы подали закрытую карету, и они проехали через город, а потом вдоль берега Арно к палаццо Соджино. |