В то время все разговоры сводились к свадьбе короля и Анны Болейн. Он избавился от королевы Екатерины, которая уехала в Эмптхилл. Бруно рассказывал нам много больше того, что мы могли узнать в другом месте, потому что монахи, приезжающие в Аббатство, привозили новости.

Однажды, когда мы сидели на траве под укрытием кустов, чтобы нас не заметили, и говорили о бедной печальной королеве, Бруно и Кейт опять поссорились.

— Королева Екатерина — святая, — сказал Бруно, продолжая описывать ее страдания.

Я любила смотреть на него, когда он говорил. Лицо его казалось таким красивым, профиль был четко очерчен, гордый, но еще невинный, а то, как у него вились волосы надо лбом, напоминало мне изображения греческих героев. Он был высок и строен, и я думаю теперь, что самым привлекательным в нем была смесь святости и язычества, как он превращался из мальчика, который мог ошибаться и задираться, в некое исключительное существо, которое смотрело на нас с недосягаемых высот. Думаю, что Кейт чувствовала то же самое, хотя никогда и не призналась бы в этом. Находиться рядом с Бруно было совсем не то, что быть с Рупертом. Мой кузен был таким мягким и заботливым, что мне иногда казалось, что он относится ко мне, как к одному из своих новорожденных жеребят или ягнят. Мне нравилось, когда обо мне заботились; мне всегда это нравилось, но в присутствии Бруно мной овладевал восторг, я была так взволнована, как ни при ком другом. Я знала, что Кейт разделяла это чувство со мной, потому что она никогда не упускала возможности попытаться одержать над ним верх, будто она должна была убедить себя, как и нас, в своем превосходстве.

Теперь же, так как Бруно говорил с такой симпатией о королеве Екатерине, она резко заметила, что королева старая и некрасивая. Говорили, что она не имела права быть королевой и что Анна Болейн с ее красивыми одеждами, следовавшая французской моде, была восхитительна, как сирена.

— Она — сирена, которая своим пением соблазнила короля на бесчестие, сказал Бруно.

Кейт не понимала метафор, ей было скучно от старых легенд. Когда она говорила об Анне Болейн, глаза ее сверкали, и я знала, что она воображала себя на ее месте. Как бы она была рада этому! Все смотрят на нее, и Кейт наслаждается всеобщим восхищением и завистью. Драгоценности и лесть доставляют ей удовольствие и плевала она на всех, кто ее ненавидит.

— А истинная королева, — настаивал Бруно, — ругает своих фрейлин, когда они проклинают Анну Болейн. «Молитесь на нее, — говорит она. — Оплакивайте ее, ибо придет время, когда ей будут нужны ваши молитвы».

— Ей не будут нужны их молитвы, — воскликнула Кейт. — Она — истинная королева, хотя многие и говорят обратное.

— Как она может быть королевой, если у нас уже есть королева?

— То, что говоришь ты, похоже на измену, Святое Дитя, — насмешливо сказала Кейт. — Осторожнее, а то я донесу на тебя.

— Неужели ты сделаешь это? — спросил Бруно, пристально глядя на Кейт. Она хитро улыбнулась ему:

— Ты не веришь, что я могу сделать это? Ничего я тебе не скажу. Догадайся сам.

— Ну, поскольку мы не уверены, мы не будем говорить с тобой о таких вещах, — отважилась сказать я.

— Попридержи язык, глупое дитя, — так Кейт называла меня, когда сердилась в противоположность Бруно, который был Святое Дитя. Этими словами она выражала свое раздражение или желание поиздеваться.