– Никакого скандала, – заверила я, узнала, где эта самая сто тринадцатая комната находится, и бросилась туда.

Коридор был такой же длинный и темный, дверь в одну из комнат распахнута настежь, на кровати сидел лохматый мужик и играл на гармони, толстая баба в дверях, пытаясь перекричать гармонь, что‑то ему выговаривала.

Дверь сто тринадцатой была не заперта, я торопливо вошла, отдернула занавеску, отделяющую импровизированную прихожую от самой комнаты, и увидела Зойку. Она сидела за столом, уронив голову на согнутую руку, и то ли пела, то ли рыдала, сразу не разобрать. Одно было ясно – пьяна она в стельку. Я прошла к столу, взяла в руки бутылку, где на самом донышке плескалась водка, и выпила. Зойка замолчала и, прищурив один глаз, уставилась на меня.

– Лийка, ты, что ли? – спросила она хрипло.

– Я, – устраиваясь на стуле напротив Зойки, кивнула я со вздохом, а подружка попыталась приподняться.

– Правда ты, – обрадовалась она. – А я решила, может, померещилось.

– Не померещилось. Это я. Давно пьешь?

– Хрен его знает. Наверное, давно, раз ты здесь. Вот черт, я ж совсем забыла… С возвращением тебя, – Она поднялась из‑за стола, направилась ко мне, нетвердо ступая, и мы обнялись. Зойка была выше меня на целую голову и весила не меньше ста килограммов, ноги у нее ослабли, оттого я чуть не рухнула под ее весом.

– Задавишь, лошадь здоровая.

– Не‑а, я аккуратно, – хихикнула она и выпустила меня из объятий. – Какой сегодня день? – задумалась Зойка. – Это правда ты или у меня белая горячка?

– Само собой… А сегодня шестое июня.

– О господи… Прозевала все царствие небесное, точнее, пропила. Прости меня. Лийка. Слышишь? Простишь?

– Прощу, если рожу умоешь. Смотреть на тебя тошно.

Печатая шаг. Зойка пошла за занавеску, где притулился ржавый умывальник. Надо отдать ей должное, несмотря на лошадиную дозу выпитого, назад она вернулась почти в здравом рассудке. Умылась, причесалась и даже сменила халат на платье без рукавов.

– Как меня нашла? – спросила она, садясь за стол.

– Твой Петр сказал.

– Он же на юг с молодой женой подался…

– Сегодня вернулись.

– Ага… Ну, ты все видела, все знаешь, выходит, рассказывать нечего.

– А ты, значит, пьешь?

– Пью. Как вернулась, так и пью. И ни малейшего желания покончить с этим пороком. Глядишь, допьюсь до белой горячки, и все само собой кончится.

– Что все? – вздохнула я.

– Все. Жизнь моя никчемная… надоела она мне хуже горькой редьки. – Зойка ухватила бутылку, но, заметив, что она пуста, поморщилась, – Черт, выпить есть?

– Есть, – кивнула я, извлекая из рюкзака поллитровку. – Закусить найдется?

– Не знаю. Пошарь в столе за занавеской. Шарить там было совершенно нечего, банка с солью и два куска хлеба, черствого, точно подметка.

– Придется без закуски, – сообщила я, разлила водку в две чашки, подняла свою и сказала, – Ну что, со свиданьицем, подруга.

Зойка к своей чашке не притронулась, сидела, тяжело задумавшись.

– Осуждаешь? – подняла она взгляд на меня. – Вижу, что осуждаешь. И правильно. Дура я. Была бы умной, плюнула этой падле в морду и стала бы жить лучше прежнего, глядишь, жизнь бы и устроилась. А я не могу. Девчонку их видела? Пятый годок. Я подсчитала, сколько ж он один прожить сумел, месяца не вышло. Слышишь. Лийка, месяца не продержался. – Она махнула рукой, сметая на пол чашки с бутылкой.