|
Когда ей исполнилось двадцать, она окончила колледж и устроилась на работу. Именно тогда и был сделан этот снимок, через несколько месяцев после выпуска. Фран была очень отзывчивой и деятельной. Она участвовала в движении суфражисток и мечтала о равноправии женщин. В семье считали ее странной, но гордились ею. В то время женщины не имели права голосовать наравне с мужчинами, как сегодня, и она часто выступала с речами по этому вопросу. Она была прекрасным бухгалтером, и однажды, а работала она тогда в крупном чикагском универмаге «Маршал Филдз», ей удалось найти ошибку в отчетной документации, которую допускали из месяца в месяц и которую никто до нее найти не мог. Примерно в это время я уехал в Нью-Йорк. Чуть позже у нее завязался роман с одним человеком. Она хотела выйти за него замуж, но мои отец и мать были против. Видишь ли, он не был евреем, а порядки в нашей семье были очень строгие. Короче говоря, она сбежала с ним. Я как-то получил от нее письмо, в котором она говорила, что навестит меня в Нью-Йорке. Это была последняя весточка от нее. Потом следы ее затерялись. Вскоре после этого умерла мама, и отец переехал ко мне в Нью-Йорк. Он ненадолго пережил свою жену. Он всегда говорил мне: «Если бы мы не были такими глупцами и позволили Файгель поступить так, как она хотела, мы бы сейчас были все вместе». Он ни минуты не был счастлив после того, как Фран покинула нас.
Дядя Моррис опять взял фото и стал рассматривать его. — И все-таки это прошлое, — сказала тетя Берта. — А сейчас нужно думать о настоящем. Теперь все наши родные знают, что ты, Фрэнки, с нами, и они счастливы так же, как мы, что отныне ты живешь в нашей семье. Мы хотим, чтобы ты любил нас так же, как мы любим тебя. Она взяла у дяди Морриса фотографию и поставила ее обратно на комод. — Да, мэм, — ответил я, застегивая последнюю пуговицу на пижаме и кладя брюки на стул. Я сел на край кровати, снял башмаки и носки и нырнул в постель. — Спокойной ночи, — сказали мне на прощанье дядя и тетя. А тетя Берта нагнулась и поцеловала меня в щеку. — Спокойной ночи, — ответил я. Они направились к двери, но прежде чем выключить свет, тетя Берта сказала: — Фрэнки. — Да, мэм? — Не нужно говорить мне «мэм», зови меня тетя Берта. — С этими словами она выключила свет и вышла из комнаты. «Да, тетя Берта», — шепотом сказал я и приложил руку к щеке. В том месте, где она поцеловала меня, еще чувствовалось тепло ее губ. Засыпая, я видел освещенную лунным светом фотографию моей матери, и мне казалось, что она улыбается мне.
Глава вторая
На следующий день я проснулся рано. В квартире стояла тишина. Казалось, все еще спят. Я встал с постели, подошел к комоду и взглянул на свои часы. Было полседьмого. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Утро только начиналось: солнце еще не взошло, и все вокруг был покрыто серой пеленой. Окна моей комнаты выходили ео двор между двумя домами. Сквозь открытое окно послышался звон будильника; кто-то варил свой утренний кофе, и его густой аромат приятно щекотал ноздри. Стены домов, выходивших во двор, были выкрашены светлой краской, вероятно, для того, чтобы лучше отражать свет. Я отошел от окна, надел брюки и направился в ванную комнату. Умывшись, я вернулся в свою комнату и сел на кровать. Мне нужно было привыкнуть к новой обстановке. Всю жизнь я спал в комнате, где была куча других ребят. И иметь собственную спальню было для меня весьма непривычно. Мне не хватало шумной утренней возни и приютских шуток. Услышав шаги в холле, я встал и открыл дверь — это была моя тетя. — Доброе утро, Фрэнки. Что ты так рано? — улыбнулась она. — Я привык вставать рано, — ответил я. |
