Жена была спокойная, кроткая женщина, которую я полюбил с первого взгляда. Все ее слова и поступки свидетельствовали о ее добром отношении ко мне. Она приходила ко мне в больницу каждый день и приносила в подарок фрукты, печенье или книжку, чтобы мне было не скучно коротать время. Она проводила у меня столько времени, сколько могла. Иногда она приходила с моими кузинами — двумя маленькими девочками восьми и двенадцати лет.

Поначалу они относились ко мне с благоговейным страхом и застенчивым дружелюбием. Позже, когда они привыкли ко мне, они даже стали чмокать меня в щеку при встрече и прощании.

Моррис и Берта Каин и их дочки Эстер и Ирен стали моей семьей в одночасье, поэтому то, что в наших отношениях иногда чувствовалась определенная неловкость, легко объяснимо. Семейные отношения, которые для большинства людей дело обычное, казались мне необычайно сложными. Я с трудом разбирался в многочисленных кузинах и кузенах, а высчитывание троюродных братьев и сестер и вовсе выбивало меня из колеи. Тем не менее мы неплохо общались.

Я выписался из больницы в конце сентября и сразу попал в другой мир. Дядя Моррис приехал за мной на маленьком «бьюике». Когда мы появились дома, я понял, что семья заранее готовилась к моему приезду и организовала нечто вроде маленького праздника: тетя Берта испекла пирог и пригласила кучу родственников, чтобы познакомить меня с ними. Когда гости разошлись, мне показали мою комнату. Раньше ее занимала Ирен, старшая из сестер, которая после моего приезда перебралась в комнату младшей сестры — Эстер или Эсси, как ее называли в семье. Все в моем новом доме дышало теплом и дружелюбием.

Я помню, как дядя Моррис показывал мне мою комнату. Девочек уже уложили спать, и он, в сопровождении тети Берты, подвел меня к двери, открыл ее и, сказав: «Это твоя комната, Фрэнки» — жестом пригласил меня войти. Я переступил порог, дядя и тетя последовали за мной. Я огляделся. Первое, что я заметил, была фотография молодой женщины в рамочке, стоявшая на комоде.

Тетя Берта увидела, что я смотрю на фотографию.

— Это твоя мама, — сказала она. — Это единственная ее фотография, которая у нас осталась. Я подумала, что тебе было бы приятно иметь ее.

Я подошел поближе, чтобы рассмотреть фотографию. Когда она была сделана, моей матери было лет девятнадцать. Ее волосы были зачесаны на уши и собраны сзади в пучок, как носили в те годы. Губы застыли в легкой улыбке, а в глазах светились веселые огоньки. У нее был круглый упрямый подбородок, который казался слишком сильным для таких женственных глаз и губ. Я несколько минут разглядывал фотографию.

— Ты очень похож на нее, Фрэнки, — сказал дядя Моррис. — У тебя точно такой, как у нее, цвет глаз и форма рта. — Он подошел к комоду, взял фотографию, затем опять поставил на место. — Хочешь, я расскажу тебе о ней? — спросил он меня. Я кивнул. — Ну, тогда раздевайся, а я буду рассказывать.

Тетя Берта открыла один из ящиков платяного шкафа и достала новую пижаму.

— Мы решили купить тебе кое-что из одежды, — сказала она и, улыбнувшись, протянула мне пижаму.

— Спасибо, — сказал я, испытывая некоторую неловкость. Мне еще предстояло научиться принимать подарки. Я стал расстегивать рубашку, а дядя Моррис начал свой рассказ.

— Ты можешь гордиться своей мамой, Фрэнки. Она была не такая, как все. Видишь ли, когда-то давно мы все жили в Чикаго. Там наши корни. Твоя мама была гордостью семьи. Когда ей исполнилось двадцать, она окончила колледж и устроилась на работу. Именно тогда и был сделан этот снимок, через несколько месяцев после выпуска.