И она рассказала историю, которую бабушка потом не могла вспоминать без смеха.

У них, оказывается, девушки тоже гадали на святках. Но довольно странным образом. В полночь шли они поодиночке к нетопленой бане и задирали юбки перед открытой дверью. Считалось, что если погладит баннушко рукой по голому заду — обязательно быть девке замужем, а нет — надо ждать до следующих святок. Мало того, баннушко давал знать и о благосостоянии суженого. Если погладит мохнатой рукой — так, значит, идти в богатый дом, а коли голой рукой погладит — за бедного выходить.

Вот как-то девушки сговорились и пошли гадать к Маняше. На дворе темно и жутко, со страху казалось, будто из бани доносятся голоса. Долго никто не решался туда пойти. Наконец, нашлась одна бойкая, а остальные сгрудились у крыльца и ждут, что будет. Вдруг бойкая как взвизгнет и — деру от бани. «Погладил, — говорит, едва переводя дух. — Три раза… Сначала лохматой рукой, а потом уж просто так». Девчата стали обсуждать, что бы это значило, и решили, что их подруга три раза выйдет замуж, сначала за богатого, а потом за бедных, но зато еще два раза.

Лиха беда начало. Остальных баннушко тоже не обидел. И, странное дело, у всех получалось, что они будут выходить замуж не единожды.

Но вот пришла очередь Маняши. Заголилась она и ждет своего жребия, а ей коленом под зад, да так, что она чуть не угодила носом в снег. Подруги спрашивают: «Ну, как?» Она им, конечно: «Мохнатой…», а сама как в воду опущенная.

— Да, — сказала бабушка, едва сдерживая смех. — Это ж надо… Не иначе кто подшутил…

— Нет, — покачала головой Маняша. — Мы тайком сговаривались, братик, правда, мой мог подслушать, но он еще несмышленый был, пятый год ему только шел. Нет, видать, так написано на роду.

— Ну вот еще, — сказала бабушка. — Стоит ли на такие глупости обращать внимание. Мне кажется, что все у тебя образуется. Непременно выйдешь замуж, если уж так тебе приспичило. Я сама тебя научу, как приваживать женихов. Я знаю одно такое средство… Оно тебе обязательно поможет, потому что ты не вредная, не то что некоторые тут… Только скажи, не страшно тебе будет выходить замуж?

— А чего бояться-то? — удивилась Маняша.

— Сейчас ты сама себе хозяйка, — разоткровенничалась бабушка, — а замужество, пусть самое что ни на есть счастливое, все равно тюрьма. И даже, может быть, чем оно счастливее, тем эта тюрьма крепче. Так стоит ли… Я вот уж на что душа в душу живу с Василием Петровичем, а нет-нет да и задумаюсь… Захочется, к примеру, мне на лодке покататься или пойти на спевку в клуб, а не тут-то было: белье замочено, капусту надо шинковать…

— А хоть бы и шинковать, — возразила Маняша. — Не для чужого ведь… Вот вы говорите «свобода». А я так не знаю, куда ее девать. По мне свободная баба, все одно что никому не нужная. Вон бродячая собака по помойкам шастает… Куда хочет, туда и бежит, а вздумается пьяному, к примеру, покуражиться — он в нее каменюкой, и никому до этого нет дела… Так что по мне «тюрьма», как вы говорите, лучше. Какой-никакой, а все-таки дом.

Так бабушка познакомилась с Маняшей. Они даже, можно сказать, подружились, хотя их дружба продолжалась всего один вечер. После той встречи последовали события, которые разлучили их на долгие годы.

Деда неожиданно снова призвали на военную службу и перевели в другой город. Бабушка последовала за ним. Там у них родился еще один ребенок — моя мать. Потом началась одна война, затем другая.

Василий Петрович все время воевал, а бабушка работала в госпитале и растила детей.