— Бери, все одно спущу. Ты меня знаешь.

Николай неодобрительно покачал головой, потом зачем-то поднял капот Генкиного ЗИЛа, глянул в мотор, как будто хотел там найти ответ на вопрос «как быть с деньгами?», наконец опустил капот и сказал:

— Давай сюда свои капиталы. Пусть у меня хранится до поры до времени приданое твое, вроде как в сберкассе.

Он взял деньги, послюнявил палец, пересчитал бумажки и уже собрался уходить, но Генка сказал вдруг:

— Постой. Дай мне червонец. В Калинники на танцы сегодня едем…

— Обойдешься, — сказал Николай и пошел туда, откуда появился. И уже у самых ворот он обернулся и крикнул Генке:

— Патрубок не забудь привезти, чертяга.

Тем временем Пиккус успел намахаться топором да молотком так, что уж руки у него не поднимались. Все-таки возраст. Федор Христофорович только гвозди ему подавал и то уморился. Солнце шпарило, как в середине лета, и негде было от него укрыться. Хотелось пить, да и голод давал о себе знать.

— Шабаш, — сказал наконец Пиккус. Он вогнал топор в стену дома, стащил с головы свою шапку с помпоном и отер ею пот с лица. — Давай, хозяин, обед.

Федор Христофорович часто заморгал, метнулся в дом, но эстонец остановил его:

— Куда вы? Там ведь нет обед.

— Нет обед, — признался Варваричев. От общения с Пиккусом он и сам теперь заговорил, с акцентом. — И как это я так опростоволосился…

— Нет беда, — улыбнулся эстонец. — Вы человек городской и не знаете деревенский обычай кормить работник. В городе не принято кормить сантехник или телевизионный мастер. Я это понимаю, но с другими так нельзя будет. Это ведь не просто еда, а такое правило, можно сказать уважение. Человек может обидеться, если его не пригласить за свой стол. Нужно хоть чем, но непременно угостить: пусть даже килька в томате, если другой еды нет. Он не станет обижаться, своего еще принесет, но за стол посадить надо.

— Конечно, Эйно Карлович… Вы уж меня извините… Может, все-таки чего-нибудь сообразим, — засуетился Федор Христофорович. — Там у меня есть колбаса, консервы…

— Пошли в столовая, — сказал Пиккус.

Столовая помещалась в том же здании, что и магазин. В общем-то она ничем почти не отличалась от городских столовых, только на каждом столике стояли в банках из-под маринованных огурцов огромные букеты сирени, и запах от этого был такой, как будто здесь сиренью кормили.

Пиккус взял себе борщ и котлеты, то есть все, что значилось в меню. Федор Христофорович последовал его примеру. Он хотел заплатить за Эйно Карловича, но тот как-то холодно взглянул на него и сказал, как отрезал:

— Не тот случай.

Они сели за столик у окна. Под окном стоял мотоцикл; Возле него бродили куры и выклевывали что-то у него из-под колес.

«Что я здесь делаю, — пронеслось вдруг в голове у Федора Христофоровича. — Каким ветром меня сюда занесло? Просто наваждение какое-то… Вот вскочить на этот мотоцикл и…» Но сейчас же он подумал, что уже понедельник, а в пятницу вечером приедет Глеб, а там, может быть, и внука Женю привезут. Он увидит деревянный дом, как в книжке на картинках, речку, лес, вот этих кур и, наверно, обрадуется. Это успокоило Федора Христофоровича, он надломил хлеб и стал есть борщ.

— А вы, собственно, каким образом попали в Синюхино? — спросил он Пиккуса между первым и вторым.

— Определен на жительство, — совершенно бесстрастно ответил тот, — соответствующими органами.

— Это как? За что? — выпалил Федор Христофорович и тут же спохватился, что поступил опрометчиво.