— Каждую грозу выхожу ее встречать. А вдруг повезет, и снова увижу. Уж тогда не выпущу. Моею станет, никому не отдам.

— Чудак! Или тебе на земле девок мало? Зачем ловить призрак? Может она сама молния? Поймай на лугу любую девку, радуйся, как счастью. Ее в дом можно привести и не бегать за ней по облакам. Вон, присмотри в хороводе, сколько девок пляшут. Любую выбирай, свою, земную. И горя от нее не будет. Зачем тебе эта — из чужой сказки?

— А я люблю ее!

— А я хочу такую, чтоб меня любила и всюду бегала за мной.

— Эх-х, малыш, таких девок теперь нет. Не носят бабы на руках мужиков. Отошли те времена, — щелкнул кто-то по носу младшего.

А утром случилась беда. Пошел человек на кузницу, решил подковать кобылу, а она лягнула его копытом в грудь.

Степа так и повалился рядом, без дыхания, без света в глазах. Хорошо, что Катя оказалась рядом.

Принесли его в избу целой кодлой. Кто за руку, кто за Ногу, за голову тащил. Кто голосил, другие успокаивали человека.

Положили на широкую постель и, не доверяя фельдшеру, позвали бабку. Та в этих делах была опытной. И, едва глянув, достала котелок, разогрела его на печке, велела всем отойти, чтоб ни мешали и не сглазили. Уж и крутила чугунок, брызгала на него святой водой, сколько раз его грела, лишь под вечер человеку легчать стало, перестала кровь изо рта идти. И мужик спокойно задышал, открыл глаза. Снова Божий свет увидел. И обрадовался человек:

— Жив! — закричал во всю глотку.

Только к утру отошла от него бабка. Все заговоры и молитвы прочла. Чем только не обрызгивала человека и святой водой, и жабьей мочой, обносила свечой и лампадой, ложила на живот сон-траву и подорожник. Когда человек сел на койке, все люди, что были в доме, легко вздохнули:

— Будет жить!

Человек встал на ноги, прошелся по дому, попробовал присесть:

— Раненько, голубчик, силы пробуешь, для того день вылежать надо. А покуда не спеши. Нельзя тебе рисковать. Осторожным будь. И нынче от лошадей держись подальше. Вмятину тебе хорошую сделала. Нескоро заживет, — говорила бабка. Эти слова ее не столько Сергей, сколько Катя запомнила. И с того дня давай уговаривать человека уйти с конюшни. Мало ли, какая беда может случиться, а вдруг рядом никого не окажется.

Как бы там не было, время незаметно шло на поправку. Но иногда еще откашливался человек гулко, со сгустками крови, с болью. И скручивала его в штопор больная память.

— Нет, не жилец он на свете! Вишь, какая морда зеленая у него стала. И сам страшный. Ходит сутулый, ровно крючок. Куда ему жить, ноги разъезжаются, как у беременного. Долго не протянет, — говорила одна из старух, глянув на конюха. Ей затыкали рот, ругали, шикали, но старая на своем стояла.

— Глаза у него пустыми стали. Жизни в них нет. А схудал как! Все ровно на балахоне держится. Недолго такому свет коптить.

Так и накаркала. Года не прошло, как слег человек. Дышать стало нечем. Врачи один за другим приходили, а помочь ему не смогли. Ровно через год ушел. Детей его хотела оставить у себя Катя. Да не захотели мальчишки. Продали дом и разъехались в разные фая. О них в деревне вскоре забыли. Только Катя сидела у могилы черным изваянием и плакала:

— Ни мужем не стал, не другом, а вот хорошим человеком был всегда. И почему вот таких Бог забирает, — плакала баба над своей изувеченной вдовьей судьбой.

В этом доме больше не загорался яркий свет. Три тени ходили в нем, спотыкаясь на углы, как на горе, покуда не появился дед Кузьма и сказал визгливо, по-бабьи:

— А чего сопли распустили до коленок.