По классу пронесется взволнованный шепот: «Принес!», Как завороженные будут смотреть на горку тетрадей, моля глазами; «Не мучьте, раздайте скорей!».

Вот этот, с руками в цыпках, уверен, что написал хорошо, спокойнее других следит за каждым движением Степана Ивановича; его сосед смущенно потупил глаза: он ничего приятного для себя не ждет.

Даже в том, как берут они тетради, сказывается характер. Один, отойдя от стола, нетерпеливо перелистывает ее на ходу, и вздох облегчения невольно вырывается у него; другой, пробежав глазами страницу в красных ссадинах поправок, небрежно бросает тетрадь в парту и старается придать лицу беспечное выражение.

Степану Ивановичу так неудержимо захотелось сейчас же, немедля очутиться дома за столом, проверить оставленные тетради, что он даже приподнялся на, локте.

— Сестра! — позвал Костромин окрепшим голосом. — Аня!

Когда сестра показалась в дверях, Степан Иванович, сощурив ожившие глаза, попросил:

— Дайте мне, пожалуйста, поесть… кашку эту вашу целебную… В конце концов не век же мне здесь лежать!..

Анонимка

Наталья Николаевна возвращалась из школы домой в сумерках. Уроки она дала сегодня, кажется, неплохо, и от этого настроение было превосходным. Все-таки как бежит время! Давно ли окончила институт, давно ли декан литературного факультета напутствовал их, а вот уже третий год в школе!

Наталья Николаевна взбежала на свой этаж, быстро открыла дверь и, чмокнув мать а щеку, стала возбужденно рассказывать ей о школьных делах:

— Представляешь, мам, в восьмом «Б» опять отличились Краснокутский и Панасюк!

Она сбросила с себя синее пальто, отороченное мехом, и, поправляя высокую прическу, повернула к матери раскрасневшееся лицо:

— Я тебе о них говорила!

— Уши прожужжала! — притворно сердясь, ответила мать и ворчливо добавила: — Что ж ты с утра до ночи в школе пропадаешь! Впору кровать туда переносить! Пирожки-то съела!

— Съела, съела, — весело успокоила ее дочь и незаметно засунула портфель подальше, за книги на столе. — Да, так Краснокутский и Панасюк — друзья, водой не разольешь, но любят один над другим подтрунивать. Краснокутский обычно разыгрывает из себя эрудита, знаешь, такого ученого-энциклопедиста… Я спрашиваю сегодня у класса: «Кто из вас читал Вольтера!» Краснокутский тотчас придает лицу глубокомысленное выражение, будто вспоминая название книг: «М…м…м!». Панасюк поворачивает к нему конопатую мордашку и тихо ехидно спрашивает; «„Три поросенка“ Вольтера, небось, читал!».

После обеда мать спохватилась:

— Да, Наточка, тебе письмо.

— Что ж ты, мамуха, до сих пор молчала! Может быть, от Жени! Давай скорей, — бросилась она к матери, хотя от мужа из Кустаная, где он был в командировке, письмо получила только вчера.

— Нет, местное, — сказала мать, протягивая серый конверт, и, собрав со стола посуду, понесла ее на кухню.

Первые же строки письма оглушили Наталью Николаевну.

Анонимка, написанная явно измененным почерком, была оскорбительной и заканчивалась словами: «Думаете, вас любят! Терпеть не могут! И не только я… Остаюсь, к сожалению, вашим учеником…»

Словно чья-то рука сжала горло Натальи Николаевны.