Зачем, когда можно делать все легально. Мало ли людей вынуждены расставаться с произведениями искусства. Даже если они и не сильно этого хотят. Так проще у них антиквариат купить, все равно разница между закупочной и продажной ценой будет такой, что выгода очевидна даже недоучке, изгнанному из школы для недоразвитых из-за хронической неуспеваемости. Пусть другие воруют, совершают ограбления по заказу. Я — никогда. И двадцать лет чувствую себя относительно спокойно. Даже если на таможне всплывает какая-то вещь, так, извините, это не народное достояние, а моя собственность, официально купленная много лет назад, между прочим, в теперешней уже загранице. Может, я ее хочу на родину вернуть в виде жеста доброй воли?
Но это так, к слову. Я не столь наивен, чтобы общаться с таможенниками. Тэнго, компаньон мой из братской Грузии, работал, применяя другие методы и слишком доверял таможне. Ну и что теперь? Сгорел. Нет, он жив-здоров, больше того, улик на него никаких, но под каким он сидел колпаком — Штирлицу рядом нечего делать. Затаился Тэнго, выжидал. И дождался своего часа. Грузия стала самостоятельным государством, где привыкли к постоянной стрельбе, и друг Тэнго тут же ожил. Плевать ему на уже российских гэбистов, которые пасли его тщательнее, чем колхозный пастух корову-рекордистку. А почему Тэнго под колпак взяли? Потому что кражу санкционировал, по предварительному заказу. Причем, не в России и не у себя в Грузии, а заграницей по нынешним понятиям, в Бакинском театре русской драмы. Там «Портрет» Марка Шагала на стене висел. Тэнго, наверное, долго удивлялся, как это его до сих пор никто не украл? Сперли портрет, перекинули на Запад и толкнули за сто пятьдесят тысяч баксов. А театралы эти в ментуру побежали: караул, ограбили. Менты, ясное дело, стали выяснять, что это за ценность такая? Заглянули в инвентарную опись, а там этого Шагала цена значится — три рубля. Чтоб мне до возраста Велигурова не дожить, если это неправда. Три рубля — и ни копейки больше. Станут менты за три рубля уголовное дело открывать?
А Тэнго, нет, чтоб молчать себе в тряпку, болтнул в компании о марже между тремя рублями и ста пятьюдесятью тысячами долларов. Хорошо, хоть ума хватило не сказать, что за это полотно он отвалил не три, а целых пятьдесят рублей. С неосторожного бахвальства все и началось. Так что, если у меня и будет прокол, например, с пейзажем Пуссена, так я его купил у одного дедушки аж за пятнадцать рублей — и это моя собственность. Да и в личной коллекции, насчитывающей сотни экспонатов, нет ни одной вещи с сомнительной судьбой. Напрасно, что ли, я финансирую научные изыскания Студента, срочно захотевшего увидеть своего спонсора.
Подымаясь по лестнице, я еще раз вспомнил о разнице между тремя рублями и ста пятьюдесятью тысячами долларов. Специалисты считают, что по доходности первые места делят нелегальные операции с наркотиками и оружием. О нелегальной торговле произведениями искусства до последнего времени вообще не говорили, мелочью считалось. Но я знаю; торговля оружием и наркотиками — вот что мелочи по сравнению с моим бизнесом. Купите пистолет или горсть конопли за три рубля, чтобы потом продать за сто пятьдесят тысяч баксов. Не получится? Да, не получится. Зато в моем бизнесе получается и не такое. Конечно, живи я в какой-то проклятой капиталистической стране — хрен бы там разживался, как здесь. А здесь — поле чудес, любая «Сотби» от зависти закрыться может. Они ж, бедняги, за свой процент малый и залы арендуют, охрану-сигнализацию содержат, всяких экспертов кормят, каталоги печатают. Зато мой Константин не так давно купил у какой-то бабаньки две картинки, гнившие у нее в сарае. «Сотби» даже подумать не посмеет, что в каком-то сыром сарае лежат произведения искусства, среди них Иорданс пятнадцатого века, аж за два доллара по последнему курсу. Реставратор, правда, в сто раз больше содрал, чем бабанька с Кости. А потом Иорданса этого пришлось уступить за триста пятьдесят тысяч долларов, уж очень один итальянский друг на этом художнике помешался. |