Его ноги были уже на полу. Он вставал. Тело было напряжено в усилии и медленно, несколько минут, поднималось.

Затем его правая нога начала почти незаметно отрываться от пола. Он пошел, только в сто раз медленнее нормального.

Он пошел к двери.

В глазах Лиз стояла тоскливая жалость.

– Он пытается вернуться в лес. И будет пытаться, пока он хунети!

Феррис осторожно перенес Беррью на кровать, чувствуя на лбу испарину. Что

же завлекает поклоняющихся в странный транс замедленной жизни?

3. Ужасная приманка

 Феррис повернулся к девушке.

 – И сколько ваш брат пробудет в таком состоянии? – спросил он.

– Долго, – с трудом ответила она. – Потребуется много недель для того, чтобы хунети прошло.

Феррису не понравилась такая перспектива, но он ничего не мог с этим поделать.

– Ладно, будем ухаживать за ним вместе.

– Одному все время придется стеречь его, – сказала Лиз. – Он будет продолжать попытки уйти в лес.

– С вас пока достаточно. Этой ночью я присмотрю за ним.

Феррис стерег его и эту ночь, и еще много ночей. Дни складывались в недели, а туземцы все еще избегали этого дома, и он не видел никого, кроме бедной девушки и мужчины, живущего в ином состоянии, недели все остальные люди.

Беррью не менялся. Он, казалось, не спал, не хотел ни пить, ни есть. Глаза его не закрывались, не считая бесконечно медленных морганий. Он не спал и не переставал двигаться. Он был все время в движении, только это происходило в таком жутком, замедленном темпе, что его можно было едва уловить.

Лиз оказалась права. Беррью хотел вернуться в лес. Он жил в сто раз медленнее нормального и явно мыслил каким-то жутким образом, все время пытаясь вернуться в объятый тишиной, угрожающий лес, где они его нашли.

Феррис устал переносить неподвижную фигуру обратно в кровать и, с разрешения девушки, связал Беррью лодыжки. Но легче от этого не стало. В некотором отношении, стало еще более страшно сидеть в освещенной лампой спальне и наблюдать за медлительными попытками Беррью освободиться. Замедленная протяженность каждого крошечного движения действовала Феррису на нервы. Ему хотелось дать Беррью какого-нибудь успокоительного, чтобы усыпить его, но он не осмеливался на это.

Он обнаружил на предплечье Беррью крошечный надрез, запачканный какой-то липкой зеленью. Возле него были рубцы от других, более старых надрезов. Неизвестно, какое сумасшедшее снадобье вводилось таким образом в человека, чтобы сделать его хунети. Феррис не осмеливался попытаться нейтрализовать его действие.

Наконец, однажды ночью Феррис поднял глаза от надоевшего ему старого иллюстрированного журнала и вскочил на ноги.

Беррью лежал на кровати, но только что моргнул, моргнул с нормальной скоростью, а не замедленным, почти невидимым движением.

– Беррью, – быстро сказал Феррис, – вы меня слышите?

Беррью окинул его долгим недружелюбным взглядом.

– Я вас слышу. Могу я спросить, зачем вы вмешались?

Это застало Ферриса врасплох. Он так долго исполнял роль сиделки, что невольно стал думать о Беррью, как о больном, который будет ему благодарен.

Теперь он понял, что Беррью испытывает холодный гнев, а вовсе не благодарность.

Француз развязывал лодыжки. Движения его были неуверенными, руки дрожали, но встал он нормально.

– Ну? – спросил он.

Феррис пожал плечами.

– Ваша сестра отправилась за вами. Я помог ей принести вас в дом, только и всего.

На лице Беррью промелькнул легкий испуг.

– Это сделала Лиз? Но это же нарушение Ритуала! Это может навлечь на нее беду!

Негодование и нервное напряжение внезапно придали Феррису жестокости.