Крепко взяв сына за руку, Валентина отвела его в одну из двух комнат, составлявших ее скромную квартиру, и заперла дверь на ключ. Слегка поныв за дверью, мальчик, очевидно, смирился со своей участью, и из комнаты донеслись звуки, свидетельствующие, что он увлекся электронной игрой. Галя тем временем оглядывала квартиру. Квартира выглядела чистенькой, обои в коридоре и видимая в конце коридора кухонная мебель подобрана со вкусом. Единственное, что можно было поставить в упрек, а может быть, и в заслугу обитавшим здесь людям, — отсутствие мелочей, придающих жилью индивидуальность. Ни картины на стене, ни настольного календаря, ни какого-нибудь замысловатого чайничка, отрады хозяйки, любящей украшать свое гнездышко. Впрочем, вдруг Галини представления об уюте безнадежно провинциальны, а отсутствие этих мещанских подробностей — новый столичный стиль?

На кухне было хорошо. Восьмой этаж скрадывал безобразие района, и открывающее перспективу вдаль и вширь окно радовало максимумом света, возможного в это печальное время года.

— Присаживайтесь, — пригласила Валентина. — Хотите чаю?

— Нет, спасибо, — сожалеюще ответила Галя. В плетеной вазочке на столе, такой же светлой и безликой, как вся кухня, красовалось сдобное печенье «курабье». Если пить чай, Галя не удержится, чтоб не попробовать этой вкуснятины, а ведь надо худеть!

— Вас не смущает, что мы будем разговаривать на кухне? — продолжала Валентина, не обидевшись, что предложенный чай был отвергнут. — Просто это самое уединенное место в доме. Ребенок нас не слышит, соседи тоже, к тому же они днем на работе. А мне есть что скрывать… У вас диктофон? Или вы будете вести протокол? Доставайте все, что нужно, записывайте. Итак, с Питером Зерновым я познакомилась в музее…

Егор, избавившись от пьянства, стал нормальным добытчиком и отличным семьянином, дети росли умненькими и здоровенькими, словом, все было отлично, и только Валентина, потратившая уйму сил, чтобы добиться этой семейной идиллии, подкачала. Ей все стало безразлично, она не чувствовала вкуса жизни, и ей даже не хотелось открывать глаза, просыпаясь по утрам. «Это депрессия», — дружно указывали авторы книг по психологии, но некогда любимые Берн, Фрейд и Ольга Арнольд больше не влекли Валентину, и, сказать по правде, ей было наплевать даже на собственную депрессию. Со стороны происходящие с ней перемены не были заметны: от мамы и подружек она даже слышала, что похорошела. Наверное, это объяснялось объективными причинами: раньше пьяные дебоши Егора убивали ее красоту, придавали глазам напряженное, тревожное выражение. Сейчас Валентинины правильные черты лица гармонировали с холодным равнодушием, которое пронизывало всю ее. Снежная королева! В равнодушии была своеобразна» прелесть, ему хотелось подчиниться, все, что нарушило покой, казалось лишним, ненужным. Особенно работа… Валентина бросила работу; говорила, что ищет новую, но не особенно-то утруждалась: на кухонном подоконнике у нее пылилась целая гора «Из рук а руки» и «Работа&Зарплата». Егор как будто бы не препятствовал ее сидению дома, вслух одобряя то, что она уделяет больше внимания детям, но Валентина осознавала, что рано или поздно начнется нехватка денег, потом попреки, так что работу все равно придется найти… Потом. А сейчас она отдохнет.

В безработном безделье Валентина возобновила привычку, утраченную было в семейной жизни: она снова полюбила гулять по Москве. Заходила в музеи, в магазины; иногда покупала что-то нужное, но больше присматривалась. А то еще, бывало, садилась на первый попавшийся вид транспорта, сходила на первой же приглянувшейся остановке, иногда просто проезжала весь круг маршрута, в одну и в другую сторону, бездумно созерцая мелочи заоконной жизни, отдаваясь каким-то странным чувствам, которые не сумела бы перевести в слова, зная только, что они лечили прежнюю Валентину, спрятанную сейчас под ледяной коркой.