|
Анальгин горький, как хина, и от этой химической горечи сразу сводит желудок. Температура – это очень плохо. Надо искать людей. Тут, в предбаннике Ваханского коридора, вероятность напороться на наши части минимальна. Душманы, вроде, тоже сюда не заходят. Зато полным полно контрабандистов. Запретный промысел – носить по горам через границы разный товар – местные жители освоили в незапамятные времена. Границ тут хватает. Налево наш Таджикистан, направо – Пакистан и Индия, прямо – Китай. Солнце исчезает. Мы спускаемся с перевала практически в полной темноте. Язык ледника с этой стороны очень короткий и вскоре под ногами начинают шуршать мелкие камешки. За время спуска я дважды ложусь и отдыхаю. Сил совсем не осталось. Ночуем на обочине той самой дороги, что видели сверху. Анальгин на какое то время сбивает температуру, но к утру она поднимается снова. Первые лучи солнца, брызнувшие мне в глаза из за гор, я встречаю с невероятным облегчением. У меня появилась навязчивая идея, фобия – я боюсь умереть ночью. Точнее, не так: в голове засела мысль – если я умру, то именно ночью. Ночь – время зла. Я сижу на укатанной щебенке и вслух рассуждаю об этом. Свет – добро, тьма – зло. Куда прячется зло днем, когда светло? А где скрывается добро ночью? Я убежден – найдя ответы на эти вопросы, я раскрою главную тайну мироздания. Нефедов щупает мой лоб, качает головой. – Похоже, у тебя все сорок. Анальгина осталось семь таблеток. Давай сразу три штуки – и пойдем. Я слышу профессора и понимаю, о чем он говорит, но мне его слова кажутся неважными и ненужными. По крайней мере, от той проблемы, которую решаю я, они отстоят очень далеко. Жую анальгин. Внутренняя дискуссия о добре и зле, занявшая все мое сознание, начинает потихоньку сдуваться, исчезать и вскоре голова проясняется. Я обливаюсь потом. Жар спадает. – Идти можешь? – спрашивает Нефедов. – Куда? – Эта дорога, – он указывает на укатанную щебенку под ногами, – судя по всему, то самое неизвестное ответвление Великого Шелкового пути, по которому в свое время прошел Марко Поло. Потаенный тракт. Он ведет в Китай мимо легендарной горы Буй сар, которой поклоняются местные. Пытаюсь встать на ноги и вижу машину, грузовик. Он выруливает из за скал и мчится прямо к нам, звеня, грохоча и посверкивая включенными фарами. За грузовиком тянется широкий пыльный шлейф. – Шашпай , – непонятно говорит Нефедов и поднимает руку. Этот жест известен каждому водителю на любом из континентов. Грузовик тормозит. Облако пыли догоняет его и накрывает нас. Когда пыль оседает, из кабины высовывается носатый афганец с пышными усами и весело кричит: – Ассалаам алейкум! Чиз хэвли ? Нефедов важно кивает, мол, понял, и не спеша отвечает: – Ташакур, кха. Чарта зи ? – Мофсар, маже малум нахст , – продолжая улыбаться, мотает головой афганец. – Он говорит на ваханском. Я его почти не знаю. Пушту, похоже, не понимает, – скрипит зубами Нефедов. – Попробовать на фарси? И профессор кричит, подкрепляя свои слова обильной жестикуляцией: – Салам, дуст! Шамо ба забан фарси ? – Кан аст , – кивает водитель. – Ну и слава аллаху, – улыбается Нефедов. Он вступает в длинные переговоры с афганцем. Я не понимаю ни слова и только по выражению лиц и интонации могу догадаться, что чаша весов склоняется то в одну, то в другую сторону. Наконец мне это наскучивает и я начинаю разглядывать грузовик, благо пыль окончательно осела и теперь можно рассмотреть это удивительное средство передвижения во всех подробностях. Когда то это действительно был ЗИЛ 130. Но местные умельцы, руководствуясь своими представлениями о прекрасном, потрудились над машиной, сотворив нечто невообразимое. |
