До хруста в пальцах стиснув отполированную ручку, он вышел из «Бюро учета личного состава», придержал шаг, давая дорогу высокому мужчине, появившемуся из-за двери с надписью «Начальник отдела».

В вестибюле «Наследия» оказалось куда более людно, чем когда Олег проходил тут в первый раз — двое работяг, пыхтя, волокли через проходную дощатый ящик, вокруг них крутился молодой очкарик.

— Стой, сейчас все мне тут разворотите! — воскликнул вахтер, и в этот момент стены дрогнули.

Олега ударило в лицо, отшвырнуло в сторону, голову заполнил тяжелый гул.

Очнулся он, как показалось в первый момент, сразу же, и обнаружил себя лежащим на полу. Когда открыл глаза, то перед ними все плыло и кружилось, но сумел разобрать, что вестибюль большей часть уцелел, хотя в стене напротив входа красуется пролом, а от застекленной будки не осталось ничего.

Клубилась каменная крошка, а меж обломков и осколков валялись изломанные окровавленные тела.

На миг Олегу показалось, что он вновь там, на проспекте Истикляль, и ужас накрыл его ледяной волной, а сердце замерло. Но через мгновение он вспомнил, что находится не в Стамбуле, а в Казани, и пришла мысль, что это наверняка англичане прилетели на каких-то сверхдальних бомбардировщиках…

«Нет, не может быть, глупость» — подумал он, и вновь провалился в беспамятство.

Но и на этот раз оно не продлилось долго, и очухался Олег от зазвучавших рядом голосов.

— О, смотри, живой! — воскликнул кто-то радостно. — Давай, Васька, помогай!

Чьи-то руки, сильные, но аккуратные, подхватили Одинцова, и через миг он оказался сидящим. Тело отреагировало на такое обращение на удивление спокойно, промолчала нога, и спина не напомнила о себе, вот только в голове словно затлел крохотный огонек, начал разгораться, разгораться…

Проклятье, только не это!

Олег не выдержал, застонал — нет, нет, только не это и не сейчас!

Он поднял веки, но не видел почти ничего, нарастающая, пульсирующая боль словно заполняла не только череп, но и весь мир, превращала тот в переплетение смутных теней, нечто абстрактное, картинку плохого художника, изломанную ширму, которую нужно отодвинуть в сторону, но на это нет сил, они есть лишь на то, чтобы дышать, судорожно хватать воздух ртом, и еще на дрожь, сотрясающую тело.

— Эй, товарищ, вы в порядке? Говорить можете? — спрашивали у Олега, но звуки доносились словно издалека.

Голову охватило пламя, но уже через мгновение стало угасать.

Слава богу, на этот раз приступ оказался коротким и не особенно сильным, слава богу, врачам и таблеткам. Боль отступила, исчезла почти без остатка, лишь в самой глубине остался крошечный огонек, в любой момент, в каждую секунду могущий обернуться доводящим до безумия пожаром.

Сразу после контузии, в июне, приступы повторялись так часто и были столь сильны, что доводили Олега до мыслей о самоубийстве, но усилия медиков и целебный воздух Крыма постепенно сделали свое дело, и в последнее время все обстояло неплохо, хотя полного излечения никто не обещал…

— Могу, могу… — прошептал он. — Все со мной в порядке.

Разглядел, что рядом двое парней в серой полицейской форме, сидят на корточках, один заглядывает в лицо.

— Что произошло? — спросил Олег, и голос прозвучал намного увереннее, почти нормально.

— Вроде бы взрыв, — ответил тот из парней, что покрепче, скуластый и узкоглазый. — Непонятно только, что могло…

— Расулов, кончай болтать! Дуй сюда! Петренко один справится! — донесся издалека сердитый бас.