— Ваше высокопревосходительство, ну или по батюшке можешь звать, — поправил его Николай Голубов, в прошлом казачий офицер, драчун, бунтарь и завсегдатай скачек, один из основателей Народной дружины в Петрограде, а ныне — генерал-майор и начальник штаба Отдельного корпуса жандармов.

— Выйди-ка, я сам с ним поговорю, — велел он, и полусотник заспешил к выходу.

Хлопнула закрывшаяся за Григаладзе дверь, а Голубов, придерживая висевшую на боку шашку — нужна она ему не больше, чем вставная челюсть акуле, в ведь таскает, как и пистолет в кобуре — прошел за стол.

— Чего это ты тут делаешь? — спросил он, расположившись на месте Григаладзе.

— На должность оформляюсь, — через сжатые зубы отозвался Олег.

— Да? А Штилер, что, тебя выгнал? — Голубов засмеялся, хищно скаля крепкие зубы.

Волчьи, острые.

— Хм, не совсем.

— Да ты не темни, все равно ведь все узнаем, работа у нас такая, сам понимаешь, — Голубов наклонился вперед, опираясь на стол, Олег ощутил исходящий от темника запах крепкого табака. — Ну, говори?

— Переведен в «Наследие» по состоянию здоровья, ваше высокопревосходительство.

Последние два слова прозвучали достаточно выразительно, чтобы Голубов уловил насмешку.

— Сука ты, гад, — сказал он, — и всегда сукой был, даже в двадцать втором, и сукой глупой. Звали мы тебя к себе? Да, звали? А ты отказался, на Паука понадеялся, так вот что, он тебя и вышвырнул, как ты не нужен стал.

А Олег вспомнил тот день весной тридцать третьего, когда его пригласили в штаб-квартиру НД на улице Чингизидов, и там он имел беседу не только с Голубовым, бывшим тогда секретарем управления казачьих войск, но и с самим Ханом, с Резаком бек-Ханом Хаджиевым, отпрыском хивинских правителей, ставшим верным псом Партии народов России и ее вождя, главой боевых отрядов, Народной дружины.

Одинцову, тогда надворному советнику, предложили возглавить газету НД, «Черный тумен», уйти из министерства мировоззрения, получить более высокий чин, добавку к жалованию и красивый мундир.

Он отказался, причем не особенно тактично.

Хан воспринял это спокойно, а вот Голубов затаил злобу, и та, похоже, до сих пор не утихла.

— Будешь теперь бумажки тут перебирать, полюбуйся-ка, — продолжал темник, шевеля мясистым носом и багровея лицом — еще немного, и полетит слюна, а рука привычным жестом опустится на шашку.

Олег напрягся — нет, нельзя возражать, сил не хватит, чтобы спокойно и достойно ответить, а в хамстве Голубов всегда был силен.

Надо отвлечься, отвлечься… зачем вообще начальник штаба ОКЖ приперся на место взрыва, да еще так быстро? Хотя ехать тут недалеко, да и Штилер тоже явился посмотреть, что происходит, наверняка отменил полуденное совещание в министерстве… кого еще ждать, неужели самого Огневского?

— Слушай меня! — рявкнул Голубов, и хватил кулаком по столу, но уже без особого пыла. — Ладно, смотри… — он кашлянул, вытер рот тыльной стороной ладони, и продолжил спокойно. — Если чего, то это, я тебя сто лет знаю, ты меня знаешь, помогу, не дам тебе сгинуть в этом болоте.

Такого поворота Олег, честно говоря, не ожидал.

— Ладно, спасибо, — сказал он, думая, что в доброту жандарма, а тем более «опричника» поверит только глупец.

— Я распоряжусь, тебя отпустят, — заявил Голубов, поднимаясь из-за стола. — Отдыхай. Выглядишь ты паршиво, как собака побитая.

Олег глядел, как темник шагает по кабинету, подходит к двери, смотрел в его широкую спину, и тяжелые, полные неприязни и подозрений мысли подобно мельничным колесам вертелись в голове.