Она почти не спала эту ночь (два часа сна маловато даже для интрасенса), проведя ее с сестрой в Софии, где та жила и работала. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, Власта была точной копией Забавы, и различить их могли только близкие люди, да и то с трудом, особенно если смеха ради они выходили к гостям в одинаковых нарядах. Но характер у Забавы был гораздо тверже, чем у Власты, хотя и у той — не подарок, как она сама признавалась, и все же Забава Боянова славилась той силой воли, упорством в достижении цели, привычкой подчинять свои желания поставленной задаче, а также дисциплиной духа, которые всегда отличают игрока-профессионала от любителя и бойца от труса или просто слабого и нерешительного человека. Кроме того, Забава была интрасенсом, что, в свою очередь, накладывало отпечаток на ее личность. И вдруг она призналась сестре, что безнадежно влюблена в человека почти на двадцать лет моложе ее самой!

Власта была потрясена. Не тем, что ее суровая сестра влюбилась (ничто человеческое не чуждо и нам, интрасенсам, как горько пошутила Забава), а тем, какая бездна чувств открылась вдруг в ее гордой и неприступной сестре!

Они проговорили всю ночь, исчерпав до дна собственные запасы жалости и нежности… и слез, осудили род мужской как таковой и амнистировали его, потому что существовали мужчины, за которыми не грех идти следом. А потом выяснилось, что мучителем Забавы был Аристарх Железовский, интрасенс, биоматематик ксеноцентра Института внеземных культур…

— Железовский, — задумчиво повторила про себя Власта, глядя, как идет к ней по траве Тойво Маттикайнен. — Все-таки придется разобраться, что ты из себя представляешь…

Председатель ВКС был высок, поджар, светлоголов, издали выглядел юношей, но вблизи юноша исчезал, появлялся зрелый и умный человек, чей возраст явно читался в глазах, о нем же говорили морщины на лбу и энергичная складка губ.

— Вы точны, как комиссар, — с улыбкой сказал Маттикайнен, целуя руку женщины и протягивая ей букетик поздних полевых цветов. — Едва успел нарвать.

Легкая краска легла на щеки Бояновой, и, чтобы скрыть замешательство, она зарылась в букет, вдыхая аромат цветов.

— Какое чудо! Благодарю, Тойво.

— Не стоит благодарности. Идемте в солярий, чай готов, с шиповником, жасмином, чабрецом и селемом. Или вы предпочитаете кофе, какао, солинт, испли, сбитень?

Власта улыбнулась.

— Ийе, Тойво-сан, предпочитаю чай.

Они уселись в удобные плетеные кресла под поляроидной крышей солярия на втором этаже коттеджа, где был накрыт стол, и Маттикайнен подал гостье пиалу с селемом — лунным медом, изумрудным и текучим, как вода. Чайный сервиз был невероятно красив, и хозяин пояснил с ноткой гордости:

— Дятьковский фарфор. Этому сервизу четыреста пятьдесят лет, мой прапрадед привез его из России в середине девятнадцатого века.

Он щелкнул ногтем по светящейся белизной чашке, почти прозрачной, с цветным орнаментом на боках — персонажами русских былин, и по веранде поплыл нежный тонкий звон.

Время от времени Маттикайнен на мгновение замирал, словно вслушивался в себя, и Власта, заметив под волосами за ухом хозяина спиральку пси-рации, поняла, что, как и она сама — в свой круг, он «впаян» в контур «спрута», соединявшего высших работников совета и банки их оперативной информации.

Мед был необычайно вкусен, и Боянова не преминула отметить это вслух.

Впервые земных пчел на лунные оранжереи завезли в две тысячи двадцать первом году.