Впервые земных пчел на лунные оранжереи завезли в две тысячи двадцать первом году. Как и растения, не сразу привыкшие к уменьшенной в шесть раз силе тяжести, пчелы тоже адаптировались долго, мутировали и стали давать очень своеобразный мед, названный селемом: жидкий, зеленоватый, с запахом земляники и цитрусовых, с великолепной вкусовой гаммой. В нормальных условиях, то есть в поле тяготения, равном земному, селем сохранялся недолго, и пили его обычно свежим.

— Не удивляйтесь, что я пригласил вас сюда, — сказал вдруг Маттикайнен, проницательно глядя на комиссара поверх своей пиалы с медом. — В последнее время в Совете имеет место утечка конфиденциальной информации, и кое-какие совещания я провожу здесь. Солярий имеет электронную и пси-защиту.

— Оппозиция?

— Вне всяких сомнений. Проявляются странные негативные тенденции к досрочной смене верхней палаты парламента, а социологи рекомендаций не… впрочем, извините, Власта, это наши внутренние проблемы, мои проблемы.

— По-моему, это наши общие проблемы. Конечно, безопасность — последняя инстанция, пожарная, если можно так сказать, впереди нее идут инспекции правонарушений, морали и так далее, но и у нас есть сектор прогноза, который уже бьет тревогу: не все благополучно в нашем королевстве, надвигается волна сдвига нравственности, пора заняться этим на уровне СЭКОНа, Совета безопасности и ВКС.

Маттикайнен кивнул.

— Именно это я и хотел от вас услышать. Вы случайно не интрасенс, Власта? Может быть, наши машины хранят не все данные о вас?

— Нет, к сожалению, — покачала головой Боянова. — Сестра у меня — да, интрасенс, а я нет, не удалась.

— Ну, вам жаловаться грех, — прищурился Маттикайнен. — В двадцать семь стать комиссаром безопасности удается далеко не каждому, а точнее — вы первая. Пейте чай, надеюсь, он тоже понравится: финский, со льдом и северными травами.

Молча они выпили по чашке чая.

— Еще? — Маттикайнен взял чайник с заваркой.

— Нет, спасибо. Дефицит времени остается самым острым дефицитом по сей день, особенно для тревожных служб.

— Вы правы, у меня его тоже нет. Вы очень хорошо сформулировали: волна сдвига нравственности, моральных критериев, наработанных человечеством в целом. Труд стал намного легче, возможности для отдыха и развлечений неизмеримо выросли, но соответственно увеличилась и степень деградации слабых личностей. Все это не может меня не тревожить, но я рад, что наши оценки совпадают. В ближайшее время я выйду в Совет с просьбой образовать комиссию по анализу положения, и мне понадобится ваша помощь.

— Как всегда, мы готовы дать свои рекомендации.

— Тогда у меня еще два вопроса. Что случилось на Меркурии? Говорят, вы там были в момент катаклизма.

— Катаклизм был вызван искусственно, физики не учли какие-то обстоятельства при проведении эксперимента с обломком реликтовой «сверхструны», и теперь мы имеем на Меркурии интереснейший объект под названием «сфера Сабатини».

Председатель ВКС смотрел вопросительно, Боянова продолжила:

— Развернуть «струну» удалось, и даже успела сформироваться Горловина — вход в нее, но потом началась неуправляемая цепная реакция усложнения континуума: пространство в ограниченной сфере стало многомерным, а количество измерений все увеличивалось и увеличивалось. Кончилось тем, что прилетел старый знакомец, «многоглавый» орилоунский фантом — нечто вроде прозрачного бесформенного облака, набитого мигающими «глазами», и формирующийся объект, по словам физиков, «провалился сам в себя». Теперь полигон представляет собой двухсоткилометровую воронку и жуткой глубины провал… в никуда! Во всяком случае, так это выглядит, причем со всех сторон, с какой ни посмотришь.