Тем временем на экране появилась новая сцена: бесновавшаяся толпа крушила окна в зданиях, окружавших памятник, возведенный в память Большого пожара 1666 года, и в завершение подожгла его. Горестный вопль Джозефины потряс Райна. — Немедленно уведи ее отсюда, — почти приказал дядя Сидней.

— Пусть поспит, если сможет. Разве ты не видишь, что весь этот ужас убивает ее?

Обняв жену за талию, Райн помог ей подняться и повел в спальню, куда совсем недавно Джозефина увела Трейси. Оставшиеся молча проводили их взглядом. Даже на бесцветных личиках Иды и Фелисити появились признаки волнения.

Неприятно усмехнувшись, Фелисити поинтересовалась; Интересно, что за всем этим последует? Не ожидал от тебя такой черствости, — покачав головой, укоризненно заметил Сидней. На вопрос жены ответил Джеймс:

Если ничего не предпринять, всех ждет смерть. Смерть, понятно? Или вы можете предложить иной выход? — с издевкой кинул он в испуганные личики близняшек.

Злобная неприязнь, прозвучавшая в голосе Генри, заставила Фреда и Сиднея недоуменно переглянуться. Казалось, ничего не изменилось. Сидящий перед ними человек был по-прежнему энергичен, доволен собой и окружающими… Тогда откуда же этот тон, эта желчь?

Поза Джеймса Генри подчеркивала его силу и агрессивность: казалось, что, даже сидя, он словно коршун парил над слабыми птахами, готовый не только заклевать их, но и не дать им поймать ни единой мошки, чтобы утолить голод. Обреченные на медленное умирание, пичуги робко копошились возле самой земли, не в силах ни взлететь, ни спрятаться от зорких глаз.

Этот образ так развеселил Сиднея, что он громко рассмеялся.

— Что это ты так заливаешься, черт возьми? Нашел время! — вскинул на него зеленые глаза Генри.

Старик сдержал смех и слабо взмахнул рукой — не обращай, мол, внимания. Однако Генри не отставал:

— В чем ты обнаружил причину для веселья?

— Не имеет значения. Уж лучше смеяться, чем горевать, — как истинный философ ответил дядя Сидней.

— Тогда хихикай и дальше, да помни, что скоро заплачешь е… слезами.

Глаза Сиднея полезли на лоб.

— Ничего себе лексикончик. Ты, кажется, забыл, что здесь дамы.

— Интересно, что это тебе не понравилось? — угрожающим тоном проговорил Джеймс.

— Да просто мы в твоем возрасте не использовали подобные словесные перлы — особенно в женском обществе.

— Словесные перлы? Какие это?

— В разговоре ты применил неприличное прилагательное на букву «е». Ты понял меня, Джеймс? — подчеркнуто спокойным тоном проговорил дядя Сидней.

— Тебе примерещилось, старик! — возмущенно прорычал Генри. — Только недоразвитые кретины используют — из-за бедного словарного запаса — недозволенные в приличном обществе выражения. Или таким способом ты обвиняешь меня в скудоумии?

Во взгляде Сиднея появились недоумение и настороженность. Помолчав, старик произнес, словно обращаясь к больному ребенку:

— Все хорошо. Поговорили немного, и теперь забудем о подобной ерунде.

Но, похоже, Генри и не думал униматься. Все с тем же напором он продолжал допытываться, чего хотел добиться Сидней Райн. Тот слабо отбивался от словесных нападок своего молодого оппонента.

Между тем экран телевизора демонстрировал все новые и новые картины повального безумия — пожары, погромы, убийства…

Распаляясь все больше, Джеймс Генри обратился к своим молчаливым женам все с тем же сакраментальным вопросом:

— Неужели я мог сказать нечто неприличное? — и когда те дружно покачали головами, снова вцепился в Сиднея: — Видишь, эти женщины свидетельствуют, что ты неправ, приписывая мне какую-то гадость.